Вот ведь как… Умные немцы нечто подобное и делали… Только они «вызывали» прямо к себе, в Германию, то русское, что было ценно и для немецкого национального характера. Еще в 1926 году, во время визита в Берлин Луначарского, о встрече с нашим наркомом попросил статс-секретарь по делам искусств Германии Эдвин Редслоб.
Сорокалетний Редслоб уговаривал русского гостя познакомить немцев с русским народным искусством, а также с… русской иконописью. Редслоба тревожило то, что немецкое искусство становится все более функциональным, все более прикладным (как обставить квартиру, какую форму придать стулу, как «оживить» цветовыми пятнами стену и т. п.). В русских же Редслоб видел естественных носителей чувства прекрасного и хотел продемонстрирвать это своим соотечественникам.
В феврале-мае 1929 года в Берлине, Кёльне, Гамбурге и Франкфурте-на-Майне состоялась выставка русской иконописи XII—XVIII столетий. Каталог вышел с предисловием Луначарского и статьей о старой русской живописи Игоря Грабаря.
Однако наступала «эра Литвинова». И теперь пошли другие речи и другие дела. 16 июня 1930 года под председательством Стомонякова в Москве открылась 1-я сессия советско-германской согласительной комиссии. Первым (из двух) германским делегатом был министр фон Раумер, готовивший Рапалльский договор. Появилось совместное советско-германское коммюнике. Министр Курциус выступил в рейхстаге с той самой «политической» речью, на которой так настаивал Литвинов, и подтвердил приверженность Германии духу и букве Рапалльского договора. Но теперь без пяти минут официальный нарком Литвинов уже не считал такое дружественное заявление немцев столь уж важным. 5 июля между ним и Дирксеном вновь возникла перепалка, и вновь из-за поведения Литвинова.
Дирксен явился на Спиридоновку озабоченный:
— Я опасаюсь за ход работы согласительной комиссии и вообще за наши перспективы. Вы добивались от нас политического выступления. Курциус произнес в рейхстаге речь. Подарок с германской стороны сделан, но вы взаимностью не ответили. И когда отрицательные результаты переговоров станут известны в Германии, может начаться новая кампания в прессе. Как это предотвратить — не знаю, и пришел посоветоваться…
Литвинов доверительного тона не принял:
— Подарок? Это слово тут неуместно, господин посол! Если считать Рапалло немецким подарком, то мы получили его еще в двадцать втором году! Этак вы будете заявлять, что поскольку договор все эти годы не денонсировали, то чуть ли не каждый месяц преподносили нам подарки, господин посол? Если бы не было антисоветской травли в Германии, то нам не приходило бы в голову требовать нового подтверждения Рапалло.
