Когда умер Брежнев, страна ухмыльнулась.
А по Сталину она рыдала.
Не по разверстке обкомов и горкомов, а по сердечной боли. Между прочим, реального 5 марта, реального, а не рационального 1953 года величайший богослов XX века Карл Барт говорил, что он годами молился за Сталина…
Посреди обыденной жизни порой натыкаешься на неприметного человека, на мелкую деталь, а за ними — серьезная суть. Бывший солдат Иван Сорокин, рассказавший мне эту историю, родом из лесных приволжских мест. Оттуда же и его старинный друг, служивший в охране Сталина. Не «детско-арбатский» офицер НКВД, а фронтовой сержант из полковой разведки, направленный в конце войны через несколько отборочных комиссий в распоряжение начальника охраны Сталина, генерала Власика. Под конец службы часто стоял на внутренних постах. Стоял и около столовой на кунцевской даче. Слышал неспешный разговор за столом и знал, когда обед подходит к концу. Компот выпит, звякнула ложечка о блюдце — значит, через минуту Сталин выходит в коридор.
Пришел срок демобилизации, однако Власик домой не отпускал. Мол, это не он решает, а товарищ Сталин. Но сам же и разрешил: «Проси».
И вот солдат стоит на посту, волнуется, напряженно вслушивается… Вот и знакомое звяканье, а чуть позже — шаги.
Вот Сталин и рядом, а вот уже солдат и шагнул вперед… И Сталин, удивленный непривычным поступком, смотрит на него немного встревоженно, но внимательно.
Вот и слова сказаны:
— Товарищ Сталин, срок службы вышел, хочу уволиться. А генерал Власик говорит, что ваш приказ нужен…
Молчание, а потом:
— Вам что, плохо здесь?
— Не плохо. Да в деревне родители больные, помочь надо.
— А если мы ваших родителей в Москву выпишем, поможем?
И растерялся солдат. Других поводов не заготовил и растерялся. А Сталин улыбнулся и спрашивает:
— Что, ничего больше не придумал? Зачем врать-то? Домой хочется?
— Домой…
— Так бы сразу и сказал. А врать — не надо. Ну раз так, ладно.
И пошел по коридору.
А солдат?
Солдат уехал домой.
Правозащитники, правда, возопят: «Вот оно, самодурство! Хочу — окажу барскую милость, а закон ему был не писан». Да что нам, читатель, правозащитники? У них вместо сердца — «права человека».
А вот солдату без сердца нельзя, и Сталин до конца занимал в нем место немалое. Не оттого, что домой отпустил, а оттого, что не в тот момент, а задолго до него убедился солдат: этот человек строг, но он — добрый. Правда, только для тех, с кем можно быть добрым, для тех, у кого совесть чиста. Не перед Сталиным, а перед Родиной.
