Мир был в багровых тонах, теплый и очень спокойный. Иногда его тишину прерывали гулкие и ужасно далекие звуки не поддающиеся точному определению. То ли разговоры, то ли шаги, но эти звуки тоже были неспешными и отвлекаться на них от вселенского спокойствия совершенно не стоило. Не было холода, спешки, напряжения и тела тоже не было. Нет, пожалуй, тело было, но очень легкое, почти невесомое. Может так и выглядит смерть? И если, да, то стоит ли бороться за жизнь? Может, вот так оно и лучше? Покачиваться на багряных волнах багряного моря и всматриваться широко отрытыми глазами в багряное небо, подсвеченное отблесками заката? И не надо спешить. И можно подумать. О чем-нибудь большом, светлом и чистом, о том чего так не доставало в жизни и чего так безумно хотелось. И вывести на досуге парочку законов жизни человеческой, незыблемых, как Пифагорова теорема, идущих через века и тысячелетия, и удивляться все оставшееся тебе время, почему не додумалась раньше до такой простоты…
Но посреди умиротворенного спокойствия вдруг возникла тревога. Зудящая и не отпускающая, как зубная боль. Я о ком-то забыла. О ком-то дорогом, без которого незачем жить. Он ждет и, скорее всего, остро нуждается в моей помощи, а я… пора отсюда выбираться. И не имеет значения, где я. Я выберусь. Я приду к тебе на помощь, как приходила всегда, вытаскивая из самых невероятных передряг наплевав на собственную безопасность. Я выберусь. У меня нет другого выхода…
…Жизнь для герцога Тауринского, какого-то графа и еще к тому же виконта, Куприна началась с бодрого попискивания аппаратуры, приглушенных голосов, преимущественно женских и отдаленного шарканья ног. Влад открыл глаза и огляделся. Малюсенькая комнатушка без окон, выкрашенная кое-где облупившейся голубоватой выцветшей от времени краской, тумбочка, на которой громоздится устрашающий аппарат, издающий то самое пищание, толстая труба над головой с прикрепленным к ней пакетом, наполовину заполненным прозрачной жидкостью. К пакету пластырем приклеена трубка, нацелившаяся в потолок сверкающей иголкой.
Влад перевел взгляд на потолок и подивился грязно-желтым разводам, расплывшимся по нему. Глаза опустились, обследовали пол с потертым коричневым покрытием неизвестного происхождения. Все больше удивляясь перевел взгляд на себя. Он лежал на низкой железной кровати, с потускневшими никелированными спинками, накрытый тонким одеялом, вдетым в застиранный, некогда голубой пододеяльник. Влад отвернул край одеяла, из одежды только короткая распашонка, застегнутая на шее единственной пуговицей. На подоле скудной одежки, как и на пододеяльнике, виднелся вытертый от многочисленных стирок черный прямоугольник печати. Буквы безнадежно истерлись и расплылись, так что прочитать что-либо было невозможно. Из наблюдений мужчина сделал блестящий вывод, что находится в больнице.
