— Среди всех женщин на свете, — сказал я, — я бы тебя узнал с закрытыми глазами.
— С закрытыми — да, а с открытыми? Взгляни на эти ввалившиеся щеки, на этот беззубый рот, на этот длинный нос, который сплющился, как лезвие ножа, на эти красные глаза, на эту дряблую шею, на этот обвислый бурдюк, на этот безобразный живот…
Я сказал (я отлично видел и сам все то, о чем она говорила):
— Птичка-невеличка всегда молодичка.
— Так ты ничего не замечаешь?
— У меня глаза хорошие, Ласочка.
— Увы, где она, твоя Ласочка, твоя Ласочка? Я сказал:
— "Ласка, где ты? Ласки нет. Только я заметил след". Она убежала, спряталась, зарылась. Но я ее вижу, вижу ее узкую мордочку и лукавые глазки, которые за мной следят и манят меня в ее норку.
— Ну, в нее-то тебе не пролезть, — сказала она, — можешь быть спокоен. И отрастил же ты себе брюшко, лис! Видно, от любовной печали ты не отощал.
— Много бы я от этого выиграл! — сказал я. — Печаль нужно питать.
— Так пойдем, покормим младенца.
Мы вошли в дом и сели за стол. Я уж не помню, что я пил и ел, душа у меня была занята; но зубы и глотка работали исправно. Облокотясь на стол, она наблюдала за мной; затем спросила шутливо:
— Ты теперь не так удручен?
— Как говорится в песне, — отвечал я, — тело пусто, дух расстроен; а поешь, и дух спокоен.
Ее большой рот, тонкий и насмешливый, молчал; и пока, бахвальства ради, я городил всякую чепуху, наши глаза смотрели друг на друга и думали о прошлом. И вдруг:
— Брюньон! — сказала она. — Знаешь что? Я тебе никогда этого не говорила. Теперь, когда это уже ни к чему, я могу это сделать. Ведь я любила тебя.
Я сказал:
— Я это знал.
— Ты это знал, негодник! Так отчего же ты мне этого не сказал?
— Стоило мне тебе это сказать, ты бы из духа противоречия ответила: нет.
— А не все ли тебе было равно, если я думала обратное? Что целуют — рот или то, что он говорит?
— Да ведь твой рот, черт возьми, не только говорил. Я кое-что узнал в ту ночь, когда застал мельника в твоей печи.
— Сам виноват, — сказала она. — Печь топилась не для него. Конечно, виновата и я; но зато я и поплатилась. Вот ты все знаешь, Кола, а между тем ты не знаешь, что я его взяла с досады, что ты ушел. Ах, как я на тебя злилась! Я была зла на тебя уже с того вечера (помнишь?), когда ты мною пренебрег.
— Я? — сказал я.
— Ты, висельник, когда ты пришел сорвать меня в моем саду, однажды вечером, когда я уснула, да так и оставил меня висеть на ветке, с презрением.
Я возопил и объяснил ей все. Она сказала:
