Бродит лето, шальное от радости,
Луны пьяные, рот – до ушей.
Мне – семнадцать, а ей – двадцать с градусом,
В полночь – тридцать, а утром –
Взашей!
Примагничивала Жанна формами
С содержаньем ее на руках.
Я входил к ней в окно через форточку,
Выходил – через щель
В облаках!
Мне твердили: не в ту ходишь лавочку,
Мол, попал в Треугольник Бермуд.
У подъезда шептались все лавочки:
«Молодые, что тоже – «плывут»?..»
Да, была эта «чайка» отчаянной,
И давала другим – сто очков!
Все показывала, а за чаем мне
Все рассказывала про морячков,
И меня засосала, как школьника…
В Жанне я утонул, как в грозу
У Бермудского Треугольника,
Потому что поплыл на тазу…
Я то что – ни копья, ни кола у меня:
Гибли здесь капитаны морей -
От Одессы и до Николаева
Рвали цепи семей-якорей.
Мне ее откровенья – до лампочки!
Жанна пела: «Люби – не считай!
Не гляди.… Не такая я, лапочка:
Вот дневник, – ты возьми, почитай…»
Жизнь летит, словно старая вешалка
На шоссе, и шуршит хорошо…
Я вчера протирал годы ветошью,
И гневник на судьбу тот нашел.
И читая ее покаяния -
«Отпустите! Мерзавцы!.. Лохи!..» -
Я не плачу, креплюсь пока я еще,
Отпускаю вовсю ей грехи…
И не сплю, и в открытую форточку,
Ей машу опоздавшей рукой:
«Ты прости меня, Жанна Петровночка,
Не гляди.…
Я совсем не такой…»
