Один из милиционеров подошел ближе.
— С час назад. Рабочие на постройке моста услышали выстрелы. Прибежали, но уже поздно.
— Преступники схвачены?
— Пока нет.
Щука махнул рукой.
— Ну, теперь их не скоро поймаешь. Где это было, здесь?
— В овраге. Они, наверно, притаились там, дали несколько очередей, а машина сама скатилась вниз и перевернулась…
— Из госбезопасности есть кто-нибудь?
— Вот-вот должны приехать. Мы уже дали знать.
Воцарилась тишина. Щука стоял, тяжело опираясь на палку и глядя в землю. Высоко в безоблачном небе звенели жаворонки.
— Ну, что ж? — нарушил молчание Щука. — Пойдем взглянем на них?
И, прихрамывая, пошел вперед, за ним — Подгурский. Толпа расступилась и в беспорядке двинулась следом. Подбитый джип стоял в нескольких десятках шагов. Трава на лугу была сочная, густая, почти до колен.
— Хороша трава! — пробормотал Щука.
Убитые лежали навзничь, друг возле друга, недалеко от машины. Странно было видеть среди буйной травы их неподвижные тела и остекленевшие глаза, устремленные в высокое голубое небо; в рабочих спецовках, запятнанных кровью, они казались скорей манекенами, чем людьми, еще живыми какой-нибудь час тому назад. Подгурский хорошо знал обоих, но те, чьи черты он вызывал в памяти, не имели ничего общего с лежащими на земле. Белая бабочка, обыкновенная капустница, порхала над их неподвижными лицами.
Щука долго смотрел из-под опущенных век на убитых. Наконец, навалившись всем телом на палку, он протянул руку и показал пальцем на труп, лежавший ближе.
— Это кто?
Подгурский проглотил слюну: у него пересохло в горле.
— Смолярский. Член заводского комитета. Старый партиец. Потерял двух сыновей, одного в тридцать девятом, другого расстреляли здесь в сорок четвертом…
Он говорил отчетливо, но вполголоса, как говорят, когда в комнате покойник. Щука выслушал молча.
— А этот?
— Гавлик. Совсем молодой парень, лет двадцать с небольшим было.
— Двадцать один, — подсказал кто-то из толпы.
Подгурский устремил взгляд на неподвижное лицо убитого.
— Месяца полтора, как из Германии вернулся, с принудительных работ.
Щука шагнул вперед и, опершись обеими руками на палку, с трудом наклонился над покойниками, внимательно следя из-под опущенных век за порхающей над ними бабочкой. Через минуту он выпрямился.
— По-видимому, здесь должны были лежать не они, а мы, — понизив голос, сказал он Подгурскому.
Тот вздрогнул.
— Вы думаете?
— Уверен.
Подгурский почувствовал вдруг резкую боль, и тут только до его сознания дошло, что с той минуты, как он вылез из машины, у него были крепко сжаты кулаки и ногти впились в ладони. Он разжал пальцы, и из правой руки выпали смятые ольховые листочки. В безотчетном порыве он хотел нагнуться и поднять их, словно это было что-то нужное, но вовремя спохватился. Ладони у него вспотели, и он вытер их о брюки.
