Наверное, он хотел меня успокоить — на случай, если я переживаю. Как раз на этот самый случай. Он прицелился и выстрелил. Пуля ударила у самых ног оленихи, обдав ее фонтаном воды. Я понял, что Константин отгоняет ее. Она отпрыгнула в сторону и побежала к олененку.
Он меня успокаивал — это я прочел в его глазах. После нашего разговора о моем чувстве вины. И я понял, что сейчас на меня накинется злость — на эту охоту, на Константина, на себя самого и всю мою жизнь, которую я “придумываю”.
Мы втроем молчали и курили. Через люк кабины, где сидела Майя, поднимался дымок, сразу уносимый ветром.
— Мы же на охоте, — почему-то сказал я, очень сильно ожидая, что же скажет на это Константин. А он промолчал.
Потом мы съехали с холма, долго разделывали оленей, после чего прикрыли их останки шкурами. Я подумал, что сверху, с вертолета, будет казаться, что олени просто застыли на месте.
Мы ехали прямо на солнце, и я не сразу заметил впереди старую буровую — покосившуюся вышку и маленький вагончик.
Своей одинокостью и безжизненностью среди бескрайней тундры этот вагончик напомнил мне охотничью избушку.
Вездеход, качнувшись, остановился, Константин заглушил мотор. Это была не тишина. Ветер свистел в перекладинах вышки, терзал воздух, и казалось, что ветер борется со временем, накопившим здесь свою силу, пытаясь сдвинуть его с места и захватить с собой.
Куда? — подумал я, — вперед или обратно?
Все предметы вокруг были мертвы — бочки, тряпки, разбитые ящики являли собой такое раскидистое безобразие, что я сразу подумал: их мертвенность как раз и заключается в разобщенности, непохожести друг на друга.
Опять придумываю, — опомнился я от гулкого удара Константина в дверь, которая, оказывается, была открыта и покачивалась от ветра, словно что-то бесконечно отрицая.
— Паша и Вася были здесь, — зло проговорил Константин. — Тоже охотились. Ну ладно, сейчас маленько приберемся — не спать же в вездеходе.
Мы смели мусор с нар и стола старой робой. Константин принес ведро воды из лужи, окатил все пространство вагончика, сбив пыль.
— Затопим печку, все высохнет.
Я стал разжигать печь. Такие печи, работающие на солярке, были во всех вагончиках экспедиции. Открыл вентиль, увидел, как по днищу растекается темное пятно солярки — бросил туда спичку. Мне всегда нравилось смотреть, как слабенькое пламя от спички все шире и шире расходилось по лужице — “а лисички взяли спички, море синее зажгли” — всегда вспоминал я при этом.
