Учение продолжалось.
Даже приемы пищи были у нас такими, чтобы попутно воспитывать дисциплину организма. За завтраком перед нами стояли три посудины: в первой была рисовая каша, во второй — квашеная редька, а в третьей была вода, в которой мы мыли руки и использованные миски. Обед обычно состоял из пшеницы, смешанной с рисом, овощного супа и такуана. На ужин, кроме перечисленных блюд, мы ели вареные овощи. Прием пищи сопровождало чтение сутры. Кроме этих звуков, других не позволялось. В завершение осё или определенный ученик собирал у каждого по несколько зерен риса, которые жертвовались голодным духам (гаки), а на самом деле отдавались птицам.
С тех пор как я начал лучше чувствовать свои мысли и тело, я стал меньше замечать перемены в окружающем мире. Первой из них было то, что время от времени монастырь стали посещать какие-то люди, которых принимали исключительно дайси и роси, мы же с ними контакта не имели. Лишь иногда по велению учителя мы готовили для них чай, но в чайной церемонии не участвовали. Вторую перемену я заметил только во время последнего мытья и бритья: некий ученик с недавнего времени чаще, чем другие, оказывался около меня. Когда мы умывались утром, то должны были помогать друг другу, и именно он зачастую подавал мне ведро. То же самое было, когда мы мылись. Во время еды он сидел или около меня, или напротив. Не раз он брил меня, а я — его. Все это мы делали молча. В последний раз он спросил, не против ли я, что бреет меня он, а не кто-нибудь другой. Я отрицательно покачал головой. Вновь он подошел ко мне утром сикунити, когда мы стирали в свободное время белье, поскольку не были среди тех, кто занимался коаном с учителем. Латая свою порванную одежду (такую же изношенную, как и у других), он сел возле меня. Поклонился и представился:
— Я — унсуи Рёкаи.
— Я — унсуи Цао, — сказал я.
— Я здесь два года.
— А я в два раза меньше.
— Это ничего не значит. Я знаю учеников, которые придя позже продвигались быстрее, чем те, кто пробыл здесь намного дольше.
— Что значит «продвигались»?
— Ну, достигли просветления.
— А где они теперь?
— В других монастырях. Стали учителями.
Я молчал. Мы ощупывали друг друга глазами. Были осторожны. Он опять заговорил:
— Об одном из них я слышал, что он недоволен своим сознанием. Говорят, он собирается оставить место учителя и вернуться к нашему роси, чтобы вновь стать у него учеником.
— Разве это не позор для нашего учителя?
— Нет. Каждый роси гордится таким учеником. Редко случается, чтобы кто-то набрался мужества и признал свою неудовлетворенность тем, что сумел понять.
