«Вот если бы ты был, допустим, механиком или пекарем, то полиция бы к нам не приходила. А чем занимаешься ты?» — не отставала она. Наконец Нучча немного успокоилась и уснула, но спала неспокойно, во сне дергалась и что-то говорила. Теперь я не мог уже больше врать, и на следующий день рассказал ей, что так как меня уволили, а работу никак не найти, то иногда, чтоб свести концы с концами, приходится по мелочи заниматься контрабандой. Она поклялась, что отныне будет сто раз пересчитывать деньги, прежде чем потратить, что ничего себе больше не будет покупать. И тогда мне не нужно будет больше таким образом зарабатывать деньги. И заставила меня поклясться на распятии, что я прекращу темные дела с сигаретами. Меня разбирал смех: что-что, а вот это я действительно мог обещать ей со спокойной совестью. К тому времени я давно уже не имел больше дела с сигаретами. Женщины все равно что малые дети: чтобы их успокоить, иногда довольно самой невинной лжи.
В те дни я понял разницу между тем, когда ты свободен, и тем, когда сам себя связал по рукам и ногам. Кортимилья когда-то, еще во времена Корлеоне, мне сказал: «Рисковый человек должен оставаться свободным. Что-нибудь одно: или жена, или пистолет». Я понимал, что он прав, так говоря. Но, святый боже, мужчина, у которого нет ни жены, ни детей, разве это мужчина?
За три дня до Рождества Козентино передал мне, чтобы я был наготове и весь день после обеда ждал в баре «Эден». Около четырех явился парень, которого я знал. Звали его Тано. Он был молод, всегда хорошо одет и молчалив. Когда заставал друзей, шел играть с ними на бильярде, а если никого не было, заказывал пиво и сидел, глядясь в зеркало за спиной у бармена. Заводить беседу он не любил. Всякий раз при встрече с ним я говорил: «Привет», и он отвечал: «Привет». Поэтому мы с ним не были ни на «вы», ни на «ты».
Козентино подъехал около шести. Тогда у него была красная «128», всегда вымытая до блеска и сверкающая так, что ее было видно издалека. Когда я выходил из бара, Тано вышел следом за ним. Это было не по правилам, но Козентино уже припарковал машину и шел с веселым видом нам навстречу. Он спросил, знакомы ли мы, и, прежде чем усесться в машину, настоял на том, чтобы угостить нас кофе. Потом, обратись ко мне, так как я был старше и сидел рядом с ним на переднем сиденье, Козентино сказал, что мы с Тано — «одна вещь» (то есть единое целое — принадлежим к одной Семье) и настало время нам с ним вместе выполнить одну работенку.
