Интересно, не считает ли наша девчонка, что Дэнни — очередной агрессивный хронический раздевала.
Дэнни заталкивает шмотьё под стул с обивкой.
По коридору трусцой приближается толстяк, приложив одну руку к скачущему нагрудному карману, полному авторучек, а другую положив на баллончик со слезоточивым газом на поясе. На другом бедре у него звенит связка ключей. Спрашивает девушку за конторкой:
— И что здесь за ситуация?
А Дэнни интересуется:
— Тут есть сортир, куда можно сходить? В смысле, для гражданских.
Беда здесь в Дэнни.
Чтобы услышать её исповедь, ему придётся встретиться с тем, что осталось от моей мамы. Планирую представить его, как Виктора Манчини.
Таким образом Дэнни сможет выяснить, кто я на самом деле есть. Таким образом моя мама сможет немного успокоиться. Немного набрать вес. Сберечь мне деньги на трубку. Не умереть.
Когда Дэнни возвращается из туалета, охранник проводит нас в жилую часть Сент-Энтони, а Дэнни рассказывает:
— Там в сортире на двери нет замка. Сидел на толчке, а ко мне ввалилась какая-то старушка.
Спрашиваю — хотела секса?
А Дэнни отзывается:
— С какой стати?
Мы проходим двойную дверь, которую охраннику нужно открывать, потом ещё одну. Пока идём, у него на бедре звенит связка ключей. Даже на его шее сзади большие складки жира.
— Твоя мама, значит? — произносит Дэнни. — Так она похожа на тебя?
— Может, — говорю. — Только, ну, понял…
И Дэнни спрашивает:
— Только исхудавшая и почти без мозгов, так?
А я отвечаю:
— Слушай, хватит, — говорю. — Ладно, пускай она была говёной матерью, но это единственная мама, которая у меня есть.
— Прости, братан, — извиняется Дэнни и продолжает. — Но разве она не заметит, что я не ты?
Здесь, в Сент-Энтони, приходится опускать шторы ещё дотемна, потому что если кто-нибудь из местных обитателей увидит себя, отражённого в окне, он решит, что там за ним кто-то подсматривает. Называется «затемнение». Когда все старики с закатом сходят с ума.
Этих ребят большей частью можно поставить перед зеркалом и сказать им, что это такой специальный телеканал про старых несчастных умирающих людей, и они будут смотреть его часами.
Беда в том, что мама не станет со мной говорить, когда я Виктор, и не станет со мной говорить, когда я её поверенный. Моя единственная надежда — побыть её государственным защитником, пока Дэнни будет мной. Я могу направлять разговор. Он может слушать. Может так она заговорит.
Представьте, что это вроде гештальт-засады.
По дороге охранник интересуется: не я ли тот парень, что изнасиловал собаку миссис Филдз?
