Дэнни снова чихает, длинная сопля желтоватой бечёвкой вылетает из его носа и приземляется на лежащий в грязи парик, и он просит:
— Братан, не надо снова надевать мне на голову это дрянное тряпьё, ладно?
И шмыгает носом. Потом кашляет, и очки падают с его лица в грязищу.
Насморк означает краснуху.
См. также: Коклюш.
См. также: Воспаление лёгких.
Его очки напоминают мне о докторе Маршалл, и я рассказываю, что в моей жизни появилась новая девчонка, настоящий доктор, и, на полном серьёзе, её стоит потискать.
А Дэнни спрашивает:
— Ты что, так и застрял в процессе четвёртого шага? Помочь тебе припомнить всякое, чтобы записать в блокнот?
Полную и безжалостную историю моей сексуальной зависимости. Ах да, это самое. Каждый уродский, говёный момент.
И я отвечаю:
— Всё продвигается потихоньку, братан. Даже реабилитация.
Я не столько хороший друг, сколько родитель, которому на полном серьёзе никогда не хочется, чтобы ты вырос.
И, глядя в землю, Дэнни учит:
— Во всём полезно припомнить свой первый раз, — говорит. — Когда я в первый раз подрочил, помню, решил, что изобрёл это дело. Смотрел на руку, вымазанную этой гадостью, и думал — «Это сделает меня богатым».
Первый раз во всём. Незавершённый перечень моих преступлений. Очередная незавершённость в моей жизни незавершённостей.
И, продолжая смотреть в землю, не видя ничего на свете, кроме грязи, Дэнни зовёт:
— Братан, ты ещё тут?
А я снова прикладываю к его носу тряпку и говорю:
— Дуй.
Какой бы там подсветкой не пользовался фотограф, она была резковата и оставляла дрянные тени на кирпичной стене позади них. На обычной крашенной стене чьего-то подвала. Обезьяна смотрелась усталой и местами облезла от чесотки. Парень был в паршивой форме, бледный, со складками жира посередине, — но, тем не менее, таким вот он стоял там: спокойный и нагнувшийся, упирающийся руками в колени, с дряблым висячим брюхом, стоял, повернув лицо в камеру, глядя через плечо и улыбаясь чему-то вдали.
«Потрясный» — неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
Маленький мальчик сначала полюбил в порнографии вовсе не сексуальную часть. Не какие-нибудь там картинки с красивыми людьми, которые драли друг друга, откинув головы и скорчив свои фуфельные оргазменные гримасы. Сначала нет. Все эти картинки он понаходил в Интернете ещё тогда, когда даже понятия не имел, что такое секс. Интернет у них был в каждой библиотеке. И в каждой школе такое водилось.
Как то, что можно ездить из города в город, и везде найдёшь католическую церковь, и везде служится одна и та же месса: в какие бы приёмные края ни отправляли малыша — он мог везде разыскать Интернет. Сказать по правде, если бы Христос смеялся на кресте, или гнал на римлян; если бы он делал хоть что-то, кроме как терпел, малышу бы куда больше понравилась церковь.
