— Она бы меня не узнала… За эти годы я прибавил по крайней мере килограммов тридцать…
Он снова рассмеялся, но не так, как прежде, более нервно, принужденно.
— Она была бы очень разочарована… Вы только представьте себе… Пианист в баре отеля…
— Почему разочарована?
— А через месяц я буду безработным…
Он сжал мне руку выше локтя.
— Гэй верила, что я стану вторым Коулом Портером>[3]…
Вдруг раздался женский крик. В квартире Бланта.
— Что происходит? — спросил я.
— Ничего. Развлекаются.
Мужской голос проорал: «Открой мне! Открой, Дани!» Смех. Хлопнула дверь.
— Дани — это моя жена, — шепнул Блант.
Он встал и зажег свет.
— Пойдем прогуляемся.
Мы прошли по эспланаде Музея современного искусства и сели на ступеньки. Я видел, как внизу, по Нью-Йоркской авеню, проносятся машины, и это был единственный здесь признак жизни. Вокруг нас ни души, все замерло. Даже Эйфелева башня на другом берегу Сены — Эйфелева башня, обычно такая незыблемая, — походила на груду железного лома.
— Здесь хорошо дышится, — сказал Блант.
И правда, теплый ветер овевал эспланаду, и статуи, казавшиеся сейчас темными пятнами, и большие колонны музея.
— Я хотел показать вам фотографии, — сказал я Бланту.
Вынув из кармана конверт, я открыл его и достал два снимка: Гэй Орловой со старым Джорджадзе и человеком, в котором, мне казалось, я узнавал себя, и Гэй Орловой — девочки. Я протянул ему первый.
— Ничего не видно, — пробормотал Блант.
Он несколько раз чиркнул зажигалкой, но ветер задувал пламя. В конце концов он прикрыл его ладонью и поднес зажигалку к фотографии.
— Вот, посмотрите на этого человека, — сказал я. — Слева… У самого края…
— Ну?
— Вы знаете его?
— Нет.
Он склонился над фотографией, приставив ладонь козырьком ко лбу, чтобы не погасло пламя.
— Вам не кажется, что он похож на меня?
— Не знаю.
Он еще несколько секунд рассматривал фотографию, а потом вернул мне.
— Гэй здесь такая, какой я ее знал, — сказал он печально.
— Вот ее снимок в детстве.
Я протянул ему другую фотографию, и он, так же заслоняя рукой огонек зажигалки, принялся изучать ее в Позе часовщика, поглощенного сверхточной работой.
— Красивая была девочка, — сказал он. — У вас нет других ее фотографий?
— К сожалению, нет… А у вас?
— У меня был наш свадебный снимок, но я потерял его еще в Америке… Не знаю даже, сохранил ли я заметку о самоубийстве…
Его американский акцент, еле заметный поначалу, становился все ощутимее. От усталости?
— И часто вам приходится ждать, пока вас пустят домой?
