Но я не об этом хотела… Я о другом. Вот вы говорите – вдова. Овдовела я совсем молоденькой, осталась одна с грудным младенцем на руках, в половине дома на Бедняцкой улице, рядом со столяром Лазарем, вы его тоже должны знать, он живет за баней. Вы спросите: почему только полдома? Да потому, что другая половина не моя, а моего зятя, вы его тоже должны знать, его звать Азриел. Сам он веселокутский, из местечка, значит, Веселый Кут, и торгует рыбой, рыботорговец, значит, и зашибает, не сглазить бы, очень даже неплохо. Все дело за погодой. В тихую погоду рыба клюет – и цена на нее вниз ползет. В плохую погоду рыба не клюет – и цена на нее растет. И вот мой зятек Азриел считает, что лучше, когда рыба клюет и цена вниз ползет. Я ему: «Какой же тебе расчет?» А он: «Расчет прямой. Рыба клюет – цена вниз ползет. Рыба не клюет – цена растет. Так пускай уж лучше рыба клюет и цена вниз ползет». «Какой же тебе расчет?» А он опять: «Рыба клюет – цена вниз ползет, рыба не клюет – цена растет, так пускай уж лучше клюет и цена вниз ползет». Тьфу, пропади ты пропадом, заладил одно, поди толкуй с этаким недотепой!
Но я вовсе не об этом хотела. Я о другом. Вот вы сказали – своя квартира. Само собой, лучше свой уголок иметь и не мыкаться по чужим людям. Недаром сказано: чужое со своим не сравнишь. Ведь у меня тоже была своя половина, свое владение, – я была хозяйкой не хуже других. Но куда мне, бедной вдове, да еще с ребеночком на руках, куда мне целых полдома? Мне только чуточку места, только голову приклонить. Зачем же мне полдома, да еще с худой крышей. Ведь который год крыша не чинена. Тут еще зятек мой, Азриел, значит, пристает: «Давай класть новую крышу, давай – и никаких!» – «Ладно, говорю, давай». Туда-сюда, давай-давай, судили-рядили, крыша-солома, а проку не видать. Ясное дело, ведь тут надо уйму соломы, про тес я уж и не заикаюсь, тес – это зарез. Пришлось мне сдать две комнаты, значит пришлось. В одной живет глухой Хаим-Хоне, он уже старый и вовсе, можно сказать, из ума выжил. Его дети платят мне за него семь гривен в неделю, а кормиться он ходит к ним, правда, через день: день ест, день постится, но и в сытый день он тоже живет впроголодь. Он мне сам про это говорил. А может, он и приврал немного, ведь старый человек любит поворчать. Сколько ему ни дай, все мало, куда ни посади – плохо, куда ни положи – жестко.
Но я не об этом хотела… Я о другом. Вот вы сказали – соседи. Избави бог от них! О глухом речи нет, с него взятки гладки, он квартирант спокойный – тише воды ниже травы. Но лукавый меня попутал другую комнату сдать мучной торговке Гнесе, она, значит, мукой торгует, Гнеся эта. Ну и язва! Спервоначалу-то она была шелковая, все напевала: «Душечка, кошечка, милочка, я для вас буду делать и то и се…» И ничего-то ей, мол, не надо, только вот столечко места в печке чугунок поставить, да краешек доски раз в неделю мясца сготовить, да уголок стола раз в полгода тесто раскатать…» – «А куда вы, говорю, ребят ваших денете? Ведь их у вас, говорю, Гнеся, слава богу, целый выводок». – «О чем вы беспокоитесь, Енточка, душенька! Вы не знаете, значит, моих детей. Ведь это же
