Он же не выносил запаха кухни, бульонного жирного пара, вида жареного мяса. Он сам не понимал себя, но ему не хотелось, чтобы создание, причастное его бытию, упивалось сластью насыщения, было плотоядным, тогда как от одной мысли об убоине его самого мутило.
Он был дневным существом, а у нее к десяти вечера разгорался румянец на щеках, мотыльковое ее сознание вступало в фазу особенной восприимчивости, речь становилась четкой, и сообразительность удваивалась, так что задачи по физхимии, которые не давались днем, к ночи она могла щелкать, как орешки.
Как ее восхищало его тело, как умиляло всякое отличие от ее собственного облика! Она пряталась от внутреннего своего одиночества меж теплых и упругих его ног, точно в гнездо.
Днями, без него, она томилась. Поэтому, когда стала приходить ласковая большеглазая кошка, легче сделалось терпеть дневное время. Кошка почти ничего не ела и ничего не весила, но от избыточного пуха казалась большой. Сзади, на лапах ее, висели комья тончайших волосков — как штаны. Еще зимой, в страшные морозы у нее появились котята, и она, полуживая, длинная, с увеличенными сосцами залезала на кухонное оконце, выходившее на лестницу, и стучала в стекло.
Два родившихся у нее котенка долго жили на чердаке, к весне они подросли и, вылезая на крышу погреться, играли дрожащими ветками ясеня, внезапно выпрыгивая из слухового окошка и прижимая листья крошечными лапками. В один прекрасный день они слезли с чердака по деревянному столбу вниз и остались нахлебничать.
Узнали, кто отец котят, но узнали потом, когда они выросли — по точному повторению раскраски его в потомстве. В кошачьих детях сказалась генетическая формула: котик был весь в мать, очень пушистый, с волокнистыми боками, кошечка — гладкая, черная с белыми кончиками лап, задняя правая нога как бы в высоком белом носке. По расположению и форме этих пятен и вычислили потом родителя, огромного кота, свирепо навещавшего дом ради съестного и, как видно, совсем не чувствовавшего отеческой ответственности.
Ели котята мало и хлеб в молоке охотней, чем колбасу. Когда же они выросли, а мать исчезла, ловили воробьев возле помойки. В холод прижимались друг к другу и сидели целыми днями на деревянной ступеньке.
Один из них, котик, всегда отнимал у сестры пищу. Стоило той поймать мышь, как он мгновенно хватал добычу и проглатывал почти целиком, но мышей было очень много, и кошечка успевала насытиться. Она была умна и вежлива и не бросалась на еду, а сначала благодарила мурлыканьем, терлась о ребро открытой двери, а потом скромно и изящно начинала есть, подлизав сначала капли с пола.
