Поскольку никаких других вариантов в голову больше не приходило, да и сама голова горела всё сильнее и просто распиралась изнутри толпой копошащихся и никак не дающихся для планомерного думанья мыслей, то оставался только путь домой. Туда он и поехал и там еще какое-то время пытался оторвать себя от непрерывного внутреннего ни к кому и одновременно ко всем, кто так плохо понимал его, обращенного монолога, занимая себя тем, что брал чайник, лил в него воду, крутил не те ручки на электроплите, заваривал чай, засекая положенные пять минут и так внимательно следя за секундной стрелкой, как будто даже ничтожная ошибка грозила не то что потерей положенного чайного вкуса, но и вообще Бог весть какими неприятностями впридачу к тем, что у него уже были. Вроде бы он чем-то перекусил, но твердой уверенности в этом не было, поскольку, когда он в минуту некоторого просветления глянул в раковину, грязной посуды в ней не было — то ли вымыл совершенно автоматически, то ли до еды дело так и не дошло.
За окном понемножку темнело, и он решил, что надо пораньше залезть в постель и попробовать уснуть, чтобы начать ловить разбегающиеся мысли следующим утром, когда они сами подустанут от беготни и, глядишь, какая-нибудь и попадется. Залезть в постель оказалось делом недолгим, чего никак нельзя сказать о его попытках заснуть. В голове была такая судорожная четкость беспорядочно крутящихся образов, которая до этого иногда бывала у него только с давно уже подзабытого в нравственной американской жизни перепоя, да и то не всегда, а когда сам перепой сопровождался какими-нибудь эмоциональными разговорами, которые как-то так умели отлагаться в его поддавшей голове, что среди ночи могли вдруг разбудить его и, странно путаясь под кружащимся потолком, начать свою самостоятельную жизнь в кристально прозрачном до полной неестественности сознании, одновременно и боявшемся этих неразборчивых бесед ни с кем и не способном их остановить. Так и приходилось лежать, погибая от сухости во рту и от страшного сердцебиения, но боясь встать, чтобы не стало еще хуже. После нескольких часов — он так думал, хотя глядеть на часы почему-то не хотел — своей постельной маеты он все-таки заставил себя встать, найти в ванной завалявшееся с давних пор российское еще снотворное, запить таблетку несколькими длинными глотками уже начавшего подкисать красного вина какой-то неизвестной марки (подарок соседа к последней вечеринке) и сильно протереть лицо горячей водой. Потом он снова лег. Вроде бы в постель, но до конца он уверен в этом не был. Во всяком случае, какие-то короткие припадки то ли сна, то ли полного помутнения в голове начали накатывать на него, и уже начинавшее светлеть окно стало периодически как бы проваливаться в темное никуда.
