Это производное от химического препарата, продающегося в каждой седьмой квартире у очумевших отморозочков. Всего лишь видение, образ, галлюцинация. Антон больше всего, почему-то боялся сказать себе, что она просто глюк. Это как бы оскорбляло его чувства, восхищение богиней.
Галлюцинация. Видение. Ангел… Мол, наркотик – это всего лишь средство для отключения сознания, чтобы включить другое, способное к связи с иным миром, быть может даже с небом, или даже космосом,
И она оттуда. Воплощение абсолютности. Она и была такой с ним. Ему она казалась именно такой…
Такая живая, такая настоящая, что кажется что…. Нереально… Нереальная….
Антон бродил по улицам. Улицы были глухи. У них праздник. У них либо тусклая печаль, либо праздник, наверное, другого варианта быть не может. Всегда, правда, машины ездят туда – сюда которым всё равно и которые всегда одинаковы.
У него тоже праздник. Он влюблён. Он увидел и чувствовал дыхание той, с которой и только с которой он теперь сможет жить. Только с ней. Он её увидел. Это равносильно тому, что увидеть бога. То и был видимо бог.
Как вот объяснить себе, что это не бог, а глюк?
Он выпил 200 грамм водки. Водку он терпеть не мог, вообще пить он, терпеть, не мог и не пил никогда. Как бы тяжело не было. Выпил.
Совершенно напрасно, не помогло ни капли, только зря тужился и глотал.
Шел, сначала шатаясь, потом, и довольно быстро, опять прямо, трезво.
Трезвость. Реальность. Это его убивало больше всего. Его главным врагом стала реальность. Он сотворил с собой такое, что его главным врагом стала реальность. Сама жизнь.
Реальность победить невозможно, она всё равно первей, первичнее и главнее. Это его бесило. Бесило, впрочем, вся эта тематика и в особенности то, что он начинает философствовать, рассуждать, демагогию с собой же и разводить.
Страх как бесило. И всё же рассуждал. Шёл по улицам один и рассуждал, начал и вслух рассуждать.
Объявить войну реальности. Войну реальности. Ради любви, которой он, быть может, и не нужен.
Кто сказал, что глюк повторится? Огромный состав, поезд несущийся с громыхающими вагонами, страшный. Он уносился. Не сшиб,уносился и не догнать, прыгни в последний вагон с платформы и переломал бы всё.
Ради образа. У кого-то там, в философии, ли, истории, была статуя, но она была у него хотя бы в саду. Он мог выходить туда утром. Не утром, чаще, каждый час,
вообще жить в саду, в конце концов, поставить её у себя в кабинете, спальне…
Здесь же для того чтобы вновь войти в тот мир, где она жила, прейдётся вновь, во-первых, переступить закон. Во-вторых, переступить нормы морали, нравственности, он никогда не думал, что станет наркоманом, не мог подумать даже о том, что станет думать, что станет наркоманом.
