Все эти вопросы следствием поставлены не были. Во всяком случае основное внимание следствия пошло по совсем иному руслу: если расследование о "соучастниках" с самого начала превратилось в расследование о кружках ленинградских оппозиционеров, то следствие о руководителях ленинградского отделения НКВД быстро превратилось в следствие о том, почему они "попустительствовали" оппозиционерам, легко давая им право жить в Ленинграде, сотрудничать в печати и выступать на различных собраниях и т. д. В свое оправдание обвиняемые ссылались на устные и письменные распоряжения Кирова, который, руководствуясь своими общеполитическими соображениями, настаивал на всевозможных льготах для бывших оппозиционеров и предписывал НКВД не раздражать последних излишними придирками. Эти ссылки вполне отвечали фактам. Надо сказать, что за последние годы Киров вообще стремился восстановить старую зиновьевскую традицию превращения Ленинграда в самостоя· тельный литературно-научный центр, который в области литературной и научной продукции мог бы конкурировать с Москвой. Для этого он всячески содействовал развитию издательской деятельности в Ленинграде, создавал благоприятные условия для существования журналов (как в материальном, так и в цензурном отношении), покровительствовал деятельности научных обществ и т. д. Привлечение к такого рода работе бывших оппозиционеров Киров всячески поощрял, как в старые времена либеральные губернаторы поощряли привлечение ссыльных к работе по научному обследованию сибирских окраин. Параллель с "чужестранцами" была верна и с этой стороны! В своем "либерализме" Киров дошел даже до того, что осенью 1934 г. разрешил поселиться в Ленинграде такому "нераскаянному" грешнику, каким является Рязанов.>{18} Что же в этих условиях могли сделать руководители ленинградского отделения НКВД, когда они получали распоряжения от своего непосредственного политического руководителя, одного из самых влиятельных членов Политбюро, наделенного для Ленинграда всею полнотою партийной и советской власти?
К середине декабря следствие продвинулось настолько далеко, что в Политбюро был представлен сводный о нем доклад. Обсуждение его происходило вместе с обсуждением вопроса о том, какие политические выводы следует сделать из выстрела Николаева.
Как вы понимаете, меня все время интересовала позиция, занятая в спорах самим Сталиным.
Борьба, которая шла на верхах партии с осени 33-го года существенно отличалась от всех прежних конфликтов в среде нашей руководящей верхушки. В то время как прежде все оппозиции были оппозициями против Сталина, за его устранение с поста главного руководителя партии, теперь о таком отстранении не было и намеков. Группировка проходила не по линии за или против Сталина — все без исключения не уставали подчеркивать свою полную ему преданность. Это была борьба за. влияние на Сталина, так сказать, за его душу. Вопрос о том, к кому он примкнет в решающий момент, оставался открытым, и, сознавая, что от этого решения Сталина зависит политика партии для ближайшего периода, все стремились привлечь его на свою сторону. До убийства Кирова он держался очень сдержанно; временами сочувственно поддерживал новаторов; временами их сдерживал. Не связывая себя со сторонниками новой линии, он в то же время и не выступал определенно ее противником. Он сократил прием ежедневных докладов, ограничив их самым минимумом; часто запирался в кабинете и с трубкою в зубах часами вышагивал из угла в угол. В такие дни в его секретариате все шукали друг на друга: Сталин думал, обдумывая новую линию, а когда он думал, полагалось соблюдать абсолютную тишину.
