— Вы уверены? — нагло засмеялся я. — Покойный профессор Якоби советовал выдавливать краску именно отсюда. Тут она свежее.
— Да ведь краска будет сохнуть!
— Ничего. Водой после размочим.
— Водой?… Масляную краску?!
— Я говорю «водой» в широком смысле этого слова. Вообще — жидкостью… Вот странная вещь, — перебил я сам себя. — Все краски у вас есть, а телесного цвета нет.
— Да зачем вам телесный цвет? Такого и не бывает.
— Вы так думаете!? В… Художественных письмах Александра Бенуа прямо указывается, что тело лучше всего писать телесным цветом.
— Позвольте… Да вы писали когда-нибудь масляными красками?
— Сколько раз! Раз десять, если не больше.
— И вы не знаете смешения красок?
— Я-то знаю, но вы, я вижу, не читали многотомного труда члена дрезденской академии искусств, барона Фокса, «Искусство не смешивать краски».
— Нет, этого я не читал.
— То-то и оно. А что же тут нет кисточки на конце? Одна ручка осталась и шишечка…
— Это муштабель. Неужели, вы не знаете, что это такое?
— Я-то знаю, но вы, наверное, не читали «Записок живописца» Шиндлера-Барнай, в которых… Впрочем не будем отрываться от работы.
— Подвигается? — спросил Саша.
— Да… понемногу. Тише едешь, дальше будешь, как говорится. Саша встал и взглянул из-за моего плеча на холст.
— Гм!
— Что? Нравится?
— Это… очень… оригинально. Я бы сказал — даже не похоже.
— Бывают разные толкования, — успокоил я. — Золя сказал: «Жизнь должна преломляться сквозь призму мировоззрения художника».
— Так-то оно так… Но вы замечаете, что у нее грудь — на плече?
— Так на своем же, — резонно возразил я.
— Странный ракурс.
— Вы думаете? Этот? Я его сделаю пожелтее.
— Причем тут «желтее». Ракурс от цвета не зависит.
— Не скажите. Покойный Куинджи утверждал противное.
— Гм!.. Может быть, может быть… Вы не находите, что на левой ноге один палец немного… лишний?..
— Где? Ну, что вы! Раз, два, три, четыре, пять… шесть… А! Это тень. Это я тень так сделал… Впрочем, можно ее и стереть.
— Конечно, можно. Только вы напрасно все тело пишете индейской желтой.
— «Вот осел-то» подумал я. — «Телесной краски, говорит, нет, а потом сам-же к цвету придирается».
— Я вижу, — саркастически заметил я, — что вам просто моя работа не нравится.
— Помилуйте, — деликатно возразил Саша. — Я этого не говорю. Чувствуется искание… новых форм. Рисунок, правда, сбит, линия хромает, но… Теперь, вообще, ведь, всюду рисунок упал.
И он, с неожиданной откровенностью, закончил:
— Сказать вам откровенно: сколько я ни наблюдаю — живопись теперь падает. Мою жену часто приходят писать художники. Вот так же, как вы. И что же! У меня осталось несколько их карандашных рисунков, по которым вы смело можете сказать, что живописи в России нет. Мне это больно говорить, но это так! Поглядите-ка сюда!
