Он вскочил. В белесых глазах его сверкали слезы.
— Ну ладно, ладно. Ты прав. Извини. Размениваться никому не следует. Только чем ты жить будешь?
— Это мое дело! — сердито ответил Горечка и снова сел. — Камни грузить буду.
— Комплекции нет у тебя нужной.
— Ну, чорт возьми, пивом же я сумею торговать?
— А вот это дело! — смеясь, согласился Илья. — Ну, извини, Горе, мне идти надо.
— Куда?
— К Денжиным. Пойдем со мной?
— Нет, Илья, не пойду… Я уж, знаешь, в приличных домах совсем… того… давно не бываю… Стыдно, знаешь… Да и духом я что-то пал.
— Чепуха, идем! — упрашивал Кремнев.
Ему в самом деле хотелось забрать Горечку с собой, хотелось по двум причинам: во-первых, рассеять мрачное настроение поэта, а во-вторых, удержать его от того, чтобы к ночи Горечка не напился. Но Горечка категорически отказался.
У трамвайной остановки Горечка нерешительно попросил:
— Илья… если можешь… дай три рубля. Понимаешь… надо обязательно… долг…
— Понимаю… — улыбнулся Илья, доставая деньги. — Смотри, больше четвертинки не пей.
— Н-нет, конечно.
Шаркая по асфальту старыми ботинками Ильи, согнувшись, Горечка пропал в темноте переулка.
Маша давно ждала Илью, сама открыла ему дверь. Илья вдруг подумал, что, собственно, хорошо было бы совсем не заходить к Денжиным, а просто пригласить Машу прогуляться. Быть только вдвоем весь вечер — что может быть лучше!
— Машенька, стоит ли мне заходить к вам? Мне очень хочется с вами вдвоем куда-нибудь сходить погулять… Такой вечер! Идемте, а? Маша?
Зайти к Денжиным все-таки пришлось, но через десять минут они уже шагали по Остоженке к Крымской площади.
— Куда же пойдем?
— Куда? Вот это вопрос! — рассмеялся Илья. — А куда бы вы хотели?
— Мне всё равно.
— Знаете что? Пойдемте к Хамовникам в домик Льва Толстого. Я туда часто хожу, там хорошо.
— Да, но, наверно, музей уже закрыт… поздно.
— Это ничего. Мы побродим по саду. Идет?
— Согласна.
Если бы он предложил поехать на Воробьевы Горы или в Стрешнево, или на Ваганьковское кладбище, то всё равно Маша согласилась бы; сегодня она решила очень серьезно говорить с Ильей о вещи, сильно ее волновавшей, вещи, которая часто заставляла ее просыпаться ночами и подолгу лежать с открытыми глазами.
… Тихо догорал одноцветный весенний заход, окрашивая киноварью дома, деревья, небо…
Они шли по утоптанной и уже просохшей дорожке Толстовского сада среди огромных столетних кленов и тополей. Густо плыл в воздухе характерный весенний запах — запах сырых прошлогодних листьев.
