[62] будь оно так, весь мир свелся бы к одному слову, нет, Бог созидал, свершал деяния, создал море и прошел его путями, затем создал землю, чтобы можно было выйти на сушу, в одних местах медлил, другие миновал, не удостоив взглядом, а здесь отдыхал и, поскольку никто из людей за ним не подглядывал, искупался в водах Тежо, вот потому-то чайки, которые все еще помнят об этом, собираются на берегу такими огромными стаями, все ждут, что Бог снова выкупается в Тежо, это, конечно, не те чайки, что видели его, но они благодарны Создателю за сотворение чаек. А к тому же хотят знать, очень ли постарел Бог. Пришла вдова жезлоносца, сказала священнику, что обед на столе, внизу проскакала рота конников, вооруженных алебардами, они сопровождали чью-то карету. Отбившись от сестер своих, чайка парила над черепичной кровлей, ее поддерживал ветер, что дул с земли, и священник пробормотал, Благословенна буди, птица, и в сердце своем постиг он, что сотворен из той же плоти и той же крови, что она, его прохватила дрожь, словно от ощущения, что на спине у него вырастают крылья, и когда чайка исчезла, он почувствовал себя одиноким, точно в пустыне, Но ведь тогда значит, Пилат был в том же положении, что Иисус, вспомнилось вдруг ему, и он вернулся к действительности, его знобило, словно он был наг, все тело саднило, словно кожу свою он оставил в материнском чреве, и тогда сказал он, Бог един.
Весь остаток дня провел отец Бартоломеу Лоуренсо взаперти у себя в комнате, стеная и воздыхая, к вечеру стемнело, вдова жезлоносца постучала в дверь и сказала, что ужин готов, но священник от еды отказался, словно готовил себя для большого пощения, дабы обрести новые очи разума, более острые, хотя и не было у него никаких соображений относительно того, что же еще следует уразуметь после того, как возгласил он перед чайками тезис о единстве Бога, и это было проявление высшего мужества, ибо даже ересиархи не отрицают, что Бог един, но отца Бартоломеу Лоуренсо учили, что Бог есть един в сути своей, но един в трех лицах, и вот нынче все те же чайки заставили священника усомниться. Стало совсем темно, город спит, а если и не спит, то умолк, лишь время от времени доносится перекличка часовых, выставленных на случай высадки французских корсаров, и Доменико Скарлатти, затворив двери и окна, садится за клавесин, что за нежная музыка льется в лиссабонской ночи, проникая сквозь щели и дымоходы, слышат ее солдаты португальской лейб-гвардии и немецкой тоже, и понятна она как тем, так и другим, слышат ее сквозь сон матросы, спящие в холодке на палубе, и, проснувшись, они узнают эти звуки, слышат ее бродяги на Рибейре, устроившиеся под вытащенными на сушу перевернутыми лодками, слышат ее монахи и монахини тысячи монастырей и говорят, То ангелы Божии, земля сия чудесами обильна, слышат ее убийцы, прикрывающие лица плащами, и те, кого приканчивают они кинжалами, и кто, заслышав эту музыку, не просит позвать исповедника и умирает, очистившись от всех грехов, услышал ее узник Святейшей Службы у себя в подземной камере, а стражник, находившийся поблизости, схватил его за горло и задушил, убийством избавив от смерти куда более мучительной, слышат ее Балтазар с Блимундой, хотя они так далеко отсюда, и спрашивают друг друга, что это за музыка, но раньше всех услышал ее Бартоломеу Лоуренсо, живущий поблизости, и, встав с постели, зажег он светильник и отворил окно, чтобы лучше было слышно. Со звуками музыки влетели в окно и крупные комары, сели на потолке, да там и остались, сперва покачались на долгих лапках, потом оцепенели, словно крохотное пятнышко света их не влекло, а может, их заворожило поскрипыванье пера, сел за стол отец Бартоломеу Лоуренсо и стал писать,
