Втайне Берк считал, что подобная эволюция — или деградация? — не может пройти безнаказанно для души. Одно дело — случайно оказаться на месте трагедии, невольным свидетелем — и сделать несколько снимков, благо камера оказалась под рукой. И совсем другое дело — в поисках наилучшего ракурса и освещения профессионально-суетливо наклоняться с фотоаппаратом над человеком в агонии. А наклоняться подобным образом Берку приходилось не раз и не два… Где кончается право на информацию и начинается извращенное любопытство? В какой момент ты превращаешься из свидетеля трагедии в азартного наблюдателя, довольного ее масштабом?
Когда Берк в разговорах с Кейт глухо намекал на эти моральные трудности, она печально вздыхала и, лукаво щуря свои изумруды, повторяла украденное у него самого выражение:
— Да, это все незаметно подмешивает дерьмо в твою карму!
Он смеялся, кивал и отшучивался:
— Вот именно. Карма у меня — врагу не пожелаешь.
Знать бы ему тогда, что в этой шутке нет ни доли шутки!
А впрочем, шахматы все-таки не были единственным развлечением в селении. Было еще что-то вроде кинотеатра под открытым небом.
Каждую пятницу после наступления темноты щербатая стена беленой мазанки неподалеку от больницы превращалась в киноэкран. Напротив ставили десяток металлических стульев, рассаживались и включали допотопный кинопроектор. И без того прискорбное качество восьмимиллиметровой пленки не улучшала толчея мошек и бабочек в луче проектора или пролет через него шальной пчелы, которая на экране казалась воробьем.
Билет стоил пол-евро. Фильмы были даже не второй свежести. Берк и Кейт посетили «кинотеатр» трижды и видели: «Мою кузину Рейчел» с Ричардом Бартоном, «Рио Браво» с Джоном Уэйном и «Римские каникулы» с Одри Хепберн и Грегори Пеком.
Как и когда эти ленты забрели в либерийскую глубинку, оставалось только гадать.
Зато насчет взаимных чувств Берка и Кейт все было яснее ясного. Их тянуло друг к другу. Два европейца вдали от родины. Хоть чуть-чуть да романтическая Африка. И конечно, возраст. Хоть и он, и она навидались всего, но оба были все еще молоды, чертовски молоды. И тело тосковало по телу.
После «Римских каникул» они, как школьники, робко целовались в темноте, сидя на больничной кушетке. Минуты через две Кейт отстранилась и встала. Смущенно улыбаясь, она сказала: «Время позднее, пора спать. — И добавила, чтобы не показаться грубой: — Не так быстро. Мне надо все это переварить». Потом она чмокнула его в щеку и, тихонько весело напевая, упорхнула в свою комнату.
