возвестил — случилось. Через секунду уже вся кабина была в огне. Сорочка на Берке полыхала. Он заметался и через какую-то дыру вывалился наконец из кабины, на лету срывая с себя горящие ошмотья.
Внизу он куда-то полз, полузахлебываясь в воде, пока его не остановил поваленный ствол. Там он и остался лежать — в неглубоком озерце.
И лежать ему было в этом озерце — часы и часы, дни и дни. На короткие мгновения он приходил в сознание. Как ни странно, на раны слетелись не мухи, а пчелы. Целый рой смаковал прозрачную жидкость, которая выступала из ожогов. Однако боль, едва ли не к счастью, торопливо утаскивала Берка обратно во тьму.
«Ну это ли не дурная карма? Имеете желание возразить?»
Два года спустя
Западный Бейрут, 2004 год
Они сидели на вращающихся стульях за столом из пластика — как раз под большой фотографией хмурого полковника Сандерса, владельца заведения. Солнце лупило через огромные окна. За извивами набережной золотились пляжи и посверкивало Средиземное море.
Ладони Аамм Хакима, старшего из двоих, лежали на столешнице — словно это была парта, а он — готовый к уроку первоклассник. Но лицо было строгое, как у учителя. А руки — на загляденье: длинные пальцы дивной формы, ухоженные ногти.
— Слишком много! — сказал Хаким, неодобрительно кивая в сторону окон.
Его собеседник, Бободжон Симони, скопировал его мину и поддакнул:
— Ага. Солнца через меру.
Хаким отрицательно мотнул головой:
— Я про стекло. Неразумно много. Если поблизости рванет бомба в автомобиле…
Бободжон догрыз цыплячью ножку, неспешно вытер руки бумажной салфеткой и сказал:
— Дела давно минувших дней. Нынче никто не воюет. Другое время.
Он скомкал салфетку и бросил ее на поднос.
Хаким, его дядя, насмешливо фыркнул:
— У нас всегда «другое время»! Только отчего-то регулярно кого-нибудь разносит на куски.
Бободжон вежливо хохотнул. Ему бы сейчас что-то умное ввернуть, но он и в лучших условиях не больно находчив, а тут уши набиты шумом: в середине зала орет грудничок, поблизости, у стойки, управляющий ресторанчиком во все горло разносит кассира, а из колонок наяривает громкая музыка.
Хаким, задрав подбородок, приглядывался к полковнику Сандерсу в простой деревянной рамке.
— А он, часом, не еврей?
Племянник растерянно заводил глазами по посетителям.
— Ты про кого, дядя?
Хаким кивнул в сторону фотографии на стене:
— Владелец заведения. Подозрительно жидовские губищи.
Бободжон равнодушно пожал плечами. На нем была черная тенниска и аккуратно отглаженные джинсы с лейблом «Лакки брэнд». Кроссовки «Мефисто» и часы «Патек Филипп» на запястье он недавно купил в торговом центре неподалеку от новой берлинской квартиры.
