"Это я довёл вас до такой жизни, это я испортил жизнь Тяньгоу. Почему я никак не сдохну! Купи мне мышьяка и дай выпить, ведь в моей жизни нет никакого смысла, а так вы хоть сэкономите немного на лекарствах!" От этих слов у женщины покатились по щекам слёзы, но она собралась с силами и заговорила: "Что же ты говоришь такое? Или ты думаешь, что мы тобой тяготимся? Пускай ты и лежишь здесь целыми днями, ничего не делая, ты всё равно – спинной хребет нашей семьи. Если ты решил изводить меня такими речами, то лучше возьми этот нож и прикончи меня на месте. Ты думаешь, мне мало сейчас других бед?" Мастер не сказал больше ни слова.
Это был наверное самый долгий разговор за всё время их совместной жизни. Только теперь каждый из них осознал глубину чувств друг друга. Жизнь будто связала верёвкой несчастий этих двух прыгучих цикад, и ни одна из них теперь была не в силах оторваться от другой. Уже глубоко заполночь стоявшая в нише стены масляная лампа затрещала и погасла. "Не надо", – сказал мастер, когда женщина поднялась, намереваясь зажечь её. Чтобы сберечь спичку и новую чашку масла, они решили обойтись без света, освещая ночную мглу отблесками наполнившими их глаза слёз. Мастер незаметно для себя заснул, и женщина под ватным одеялом принялась массировать его день ото дня всё больше усыхавшие ноги, стараясь вернуть немного жизни в его атрофировавшие вены. Пройдясь несколько раз по его ногам, она скинула с себя одежду и, словно гибкая кошка прижавшись к мужу всем своим телом, заснула. Так она проспала до до тех пор, пока её вдруг разбудил мастер. "Почему ты не спишь?" – спросила она. "Не могу, – ответил мастер. – Мне надо поговорить с тобой об одном деле". Женщина села на кровать, обняв руками одеяло. Одеяло оказалось влажным на ощупь – за ночь оно успело пропитаться их слезами. В тусклом лунном свете, проникавшем через окно в комнату, она различила искажённое душевным страданием лицо мужа. Мастер заговорил опять: "Всю свою жизнь я был упрям и своеволен. И мне становится невыносимо стыдно, когда я думаю о том, как я относился к тебе эти десять с лишним лет нашей жизни. Теперь я конченый человек, и мне до самой смерти уже не встать с этого кана. Люди говорят, что больным есть о чём подумать, вот и я думал тут целыми днями, додумался аж до самоубийства. Ты отчитала меня за это – и поделом. Теперь мне и покончить с собой совестно, остаётся только влачить это существование дальше. Но, дорогая моя жёнушка, наша семья не может так жить вечно! Посему вот что я надумал: мы, конечно, останемся вместе, и я по-прежнему буду твоим мужем. Но так уж повелось, что кормильцем в семье всегда был мужчина, и сроду не бывало, чтобы женщина сама заботилась о больном муже. В наших местах даже существует один обычай – позвать второго мужа, чтобы прокормить первого..."
