— У. нас будет сегодня множество народу различных состояний, званий, значения и общественного положения…
Сын смотрел только, зевая, и ждал, что скажет ему отец дальше.
— Друг мой, — кончил Зигмунд-Август Дендера, — постарайся быть со всеми предупредительно вежливым.
— Разве я был когда-нибудь и с кем-нибудь невежлив?
— Не скажу этого, но видишь ли, в учтивости есть множество теней и оттенков, граф.
— Сколько людей, столько учтивостей.
— Отчасти ты прав, но у себя дома следует быть для всех радушным хозяином, заискивающим и предупредительным.
— Заискивающим?
— Я, может быть, выразился слишком сильно, — продолжал отец, — но пойми общий смысл моего совета.
— Ты ведь знаешь очень хорошо, — возразил сын небрежно, — что в моем убеждении все равны, и рождение…
— Ах, оставь ты меня с вашими новыми теориями, меня ведь уж не переделаешь.
Молодой граф только улыбнулся. Надо заметить, что для пущей важности, для придания себе колорита современности Сильван, по возвращении из-за границы, разыгрывал недурно роль демократа и прогрессиста. В чем именно состоял, по его мнению, прогресс — положительно неизвестно; да, кажется, и сам он не умел или не хотел объяснить себе этого. Играл, пил, ел, гулял он, как все, с тою только разницею, что делал все это как-то неохотно, скучая, зевая и кобенясь. Говорил при этом очень много о равенстве людей, прогрессе, духе времени и между тем везде лепил себе гербы: на визитных карточках, на пуговицах, на сигарочницах, на ливрее своего грума и лакея, на конской сбруе, наряжал в гербы и вещи, и зверей, и людей. Низших себя (по его убеждению) не считал Божиими созданиями; все это не мешало ему, однако ж, развалившись на канапе, ораторствовать о прогрессе, о цивилизации, о варварстве нашего края, об угнетении крестьян, о будущем упадке всякой аристократии. Но это были только фразы. Отец, которому льстила эта мнимая возвышенность мысли и новые будто бы современнейшие начала, восхищался ими для Сильвана, как восхищался бы его новым фраком или лошадьми. Восхищался старый граф, слушая, как сын рассуждает вкривь и вкось и добивается известности ученого, мыслителя, политика и реформатора; охотно допускал это невинное болтанье языком и даже усиливал аргументы Сильвана своею слабою оппозициею, всегда кончающеюся восклицанием:
— Говори ты себе, что хочешь, а я уж стар и не могу переменить своих воззрений; да и положение наше в обществе, и имя, и родственные связи обязывают меня остаться при старых убеждениях.
