— Иностранец? Вот как? А не опасно принимать? Потом скажут — шпион…
— Да нет… он у них на службе… Завод строит… Стол уставлен деревянной резной посудой в старинном русском стиле. Гостям прислуживает дородная девушка с тяжелой русой косой. Тимофеич подымает резную ендову с пенистой брагой.
— Как вас величать — господа, товарищи, аль бары? Выпьем эту чару за здравие живущих и за упокой преставившихся!
Зеркалова очаровательно улыбаясь подымает деревянную чару.
— Грибками закусывайте, солененькими рыжиками! После водки хорошо, — угощает Тимофеич.
— Спасибо. Как живется здесь в тайге? — интересуется Зеркалова.
— Слава Богу, что на отшибе одна одинешенька наша заимка. Поэтому Бог миловал. А в поселке, говорят, всех мужиков в колхоз согнали…
— Вижу кулацкие настроения у тебя проскальзывают, — недовольно замечает гостья.
Тимофеич бережно приносит старинный граммофон с огромной трубой. Истертая пластинка надрываясь шипит:
«Бежал бродяга с Сахалина
Звериной узкой тропой».
Какой-то неурочный и запоздалый путник стучится в завьюженное окно. В избу входит обсыпанный снегом бородатый изможденный старик. Он без шапки, в ветхой телогрейке, ватных брюках и истоптанных лаптях.
Тимофеич жестом приглашает его за стол, наливает водки.
— Выпей, странник — человек Божий! Согрейся с дальнего пути.
Старик крестится. Взглянув на гостей, он крякнув пьет.
— Кто это? — спрашивает Мак Рэд.
Зеркалова, удивленно разглядывая, спрашивает старика:
— Кто ты, отец?
— Я был крестьянин. В 1929 году . разорен советской властью, так сказать, ликвидирован, как класс, и сослан в Сибирь на каторгу, — произносит старик. — Когда-то я имел девять десятин земли и хорошее хозяйство. Белая украинская хата, фруктовый сад, пчельник и огород, на котором с утра до ночи трудилась моя семья. Я имел хлеб для себя и отдавал государству, Целыми возами привозил отборную, как золото, пшеницу на элеватор. — Старик глубоко вздыхая после гнетущей паузы, продолжает свой рассказ.
— И вот… Не снилось мне и не гадалось. В темную ночь ко мне примчались несколько чекистов в кожаных куртках. В собственном доме напали они, будто на злодея, раскулачили все имущество, связали старуху, дочь и двух сыновей. В зарешетченных товарных вагонах привезли нас, как нищих, в Сибирь. Мы жили в страшных землянках, имели название не людей, а «спецпереселенцев». Болели и цынгой, и тифом… За восемь лет похоронил я всю свою семью, кроме бежавшего сына и не вмоготу мне стало. Захотелось на старости умереть только на родной украинской земле… Бегу я… Не знаю дойду, аль нет!
