Клара Михайловна, вспотев, глядела ему вслед через стекло.
В окно она видела красные от рябины сопки, которые любила. Мохнатая лапа шиповника колотилась об раму, дикая яблоня стряхивала с себя ветром дикие яблоки, каждое — с горошину, сверху медленно влеклось облако, чернильное сквозь стекло. У крыльца стояла директорская кобыла Пакля, на которой только Иргушин и ездит, хотя все кругом давно перешли на мотоциклы, и, пользуясь безлюдьем, деловито перегрызала привязь. Но не успела перегрызть. Иргушин игриво толкнул Паклю локтем, вспрыгнул в седло, крикнул со свирепой ласковостью: «Пошла, подруга!» Унесся вскачь по центральной улице, попадая кобыльими копытами точно в лужи, наверняка— нарочно. Грязь за ним раскачалась, встала волной и опала точно в свое место.
Тут Зинаида Шмитько — Клара Михайловна не заметила, как она вышла из коммутатора, — сказала задумчиво:
— Далеко ищешь — близко найдешь…
— Чего, Зина? — не поняла Клара Михайловна.
— Так, — усмехнулась Зинаида. — Вспомнила, как он землетрясение сделал.
— Просто совпало, — сказала Клара Михайловна.
— Конечно, — засмеялась в открытую Зинаида, — Но у других почему-то не совпадает…
Она просто так, конечно, сказала. Хотя про это землетрясение, чтоб отличить от других, каких много, так прямо в поселке и говорят: «иргушинское».
На Первое мая оно случилось, ровно в десять часов семнадцать минут. Народ как раз собрался на митинг против узла связи, тут — вроде площадь и место высокое, обсыхает раньше других. На бугорках стояли коляски, и младенцы задирали в них ноги. Ветер трепал флаг над трибуной, густо покрашенной в зеленый цвет, как всегда к празднику. От цунами-станции, по горке, катились еще опоздавшие. Больничные окна напротив были распахнуты настежь, и старуха Царапкина, бабыкатина мать и единственная тогда больная в стационаре, сидела на подоконнике в толстом синем халате и глядела вокруг довольно: страх как праздники любит. Вокруг старухи Царапкииой грудился в окнах больничный персонал. Клара Михайловна тоже вылезла на крыльцо, хоть работы было невпроворот — шли одна за одной телеграммы. У крыльца осторожно топталась хитрая Пакля, уже отвязавшаяся, прикидывала — как бы верней удрать. Кот Серафим, пузастый от хорошей жизни, спал, как всегда, на перилах и, спя, шевелил усами, будто ему перед мордой водили мышь.
Как раз Пронина Галина Никифоровна уже отговорила, сошла с трибуны наземь. Тут кот Серафим дико взмявкнул со сна, скатился с крыльца и исчез за углом узла связи.
