Просто приехал и поступил, – как всегда, скупо говорит о себе Дерипаска, – набрал проходных шестнадцать баллов. Ровно столько, сколько было нужно. Выбрал кафедру квантовой статистики и теории поля, она считалась очень сложной. Страшная конкуренция: ведь все начинали с равной стартовой позиции, а вокруг меня были люди из лучших учебных заведений, из лучших школ Москвы и страны. Нам преподавали директора академических институтов. Было трудно. Я был выпускником сельской школы, даже в садик никогда не ходил, меня дед научил читать, играть в шахматы… Выпускник физфака должен сдать шестнадцать-семнадцать математических дисциплин, так что первые три курса речь о физике вообще не шла, нас просто подтаскивали до нужного теоретического уровня. Кстати, Москву я воспринимал довольно своеобразно. Огромный город, полгода ушло на привыкание. Жил в общежитии на Мичуринском, там у нас были люди из разных стран, например кубинцы. На их примере мы воочию увидели, что такое классический социализм и как далеко мы от него ушли: они проводили в общежитии партсобрания, песочили отстающих… Кстати, как и они, я впервые увидел в Москве снег. Помню, как один кубинский студент решил покататься на лыжах. Надел лыжи, застегнул крепления, все как положено. Причем сделал он все это у себя в комнате. Потом начал спускаться по лестнице. Сломал одну лыжу, потом вторую…
Но уже через год начинающий студент отправился в армию (в то время отсрочку от армейской службы для студентов как раз отменили). Дерипаска попал служить в Забайкалье в ракетные войска, где стал сержантом и за короткое время приобрел имидж убежденного борца с дедовщиной. Классная руководительница Дерипаски Екатерина Гришко сегодня говорит, что следила за судьбой своего ученика: Олега даже несколько раз переводили из части в часть: очень уж у него хорошо получалось наводить порядок в казармах. За эти заслуги его даже демобилизовали досрочно.
Правда, по мнению Дерипаски, уставные взаимоотношения тогда были ничем не лучше – страна катилась в пропасть, а вместе с ней, только еще быстрее, и армия. Другое дело, что та система хоть как-то уберегала людей, все-таки они были с оружием, у них было разное психическое состояние, они были разных национальностей, вероисповедания. Я пытался установить жесткую систему взаимоотношений, чтобы она хотя бы гарантировала жизнь. Например, во время первого марш-броска москвичей несли на себе.
Главная же беда состояла в другом: в той армии, куда я попал с друзьями, там уже не родину защищали. Себя, может быть. Была уже перестройка. Люди уже не понимали, где они, куда они попали. Это была некая неопределившаяся организация
