— И старшин, царей они хоронят тоже не по нашему, не по людски. — Вран замолчит надолго, погрузившись в воспоминания. А радко от нетерпения нога об ногу скоблит. — А кладут их со всем припасом в такую же хоромину, только завостренную, как кол, со всех сторон на все четыре ветра. Далее же и вовсе несмысленное можно увидеть. Люди чернее головешки! У меня аж в груди все захолонуло, когда увидел их, а ноги идти враз отказались….
Радко, бывало, и не заметит как под монотонную речь старика его сон одолеет. А проснется, Вран все еще у очага.
— А еще, что дивно, умеют они, — не те, кои ровно дегтем вымазаны, а те, что ликом побелее, все что промеж людей делается, или, к слову сказать, кто кого заратит или кто из сильных на ту пору усоп, в глину или в камень вкладывать, чтобы время из памяти не унесло.
Сон слетал, как сроду не бывало.
— Как это?
— Будто дите малое забавляется, резы ставит. А приглядишься, и правда, то птаху малую узришь, то челн, то воя во всей воинской справе, а то и ратая с сохой. Эх, Радко, Радко! До чего же чуден мир бывает, когда око во все стороны зрит, а не токмо под ноги.
И кружится голова от ощущения бесконечности того, что прячется за убегающим окаемом. И ночи едва хватает, чтобы соснуть малую толику. А с рассветом, едва утренняя зорька вспыхнет, чтобы разогнать притаившийся в ветвях туман, старик уже торопит.
— Будет спать, отроче. Наперед все равно не выспишься. Ростом с доброго воя выдурел, а спишь, яко красная девица в последнюю пору.
Радко и впрямь к этому году вытянулся, раздался в плечах, налился молодой неуемной силой. Глаза смотрят на мир твердо и уверенно.
И начиналось.
— А ну, отрок непутевый, реки, как турий рог прямить будешь? Придут родичи к тебе да будут вопрошать, как клей рыбий варить, чтобы стрелу клеить, а ты чем ответишь? Волхв все знать должен. И как руду — кровь заговорить, и как огневицу унять и как дитя принять. И какие коренья — травы для чего. А про то, как сквозь персты на божье око глядеть и сквозь сито в омут зреть уж и не говорю. А ты, лежень, и простого наговора не упомнишь.
И долбит, долбит его старик, пока в брюхе от глада не заурчит на все голоса. Или пока не скажет Радко урок единым духом.
Но и после этого волхв гнул свое.
— А теперь скажи, отрок неразумный, что речи будешь, когда с родичем — бэром нос к носу в лесу встретишься? Ему то не ведомо какого ты роду — племени. Он же, бэр этот самый, не говоря худого слова, лапищей своей проведет по твоему носу, а много ли тебе надо? И что ты ему, бэру, после этого возразишь?
