Впрочем мы иногда и очень миролюбиво жили с Французами. На разливе было несколько прекраснейших дач, которых ни мы, ни они не занимали, но которые однако же и мы и они часто посещали. На одной из них, поблизости которой Дружина наша содержала передовой караул, жил Данцигский купец, старик с 3-мя дочерьми. Чего ж больше, чтоб быть там почти ежедневно. Приехав однажды не в обыкновенное время, мы увидели другую лодку, привязанную к забору. Полагая, что это кто-нибудь из другой Дружины, познакомившийся с этим приятным домом, мы преспокойно вошли в комнаты, — и что же? четыре Французских Офицера рассыпались в нежностях пред нашими красавицами. Мы вспылили, выхватили сабли, девушки завизжали и единоборство готово было начаться, вдруг расчетливый старик остановил нас — и самым трогательным образом просил не губить его и самих себя. Кто б ни остался победителем — я все таки погиб, — потому что обе стороны вменят мне в преступление радушный мой прием, и Русских и Французов. А вы сами рассудите, могу ли я не принимать тех, или других? Если б здесь стоял пост чьего либо войска, то я, разумеется, должен бы был соблюдать общие правила войны и не принимать к себе других, — а теперь я на какой-то нейтральной полосе, и если б даже не хотел, то принужден оказывать гостеприимство всякому кто ко мне приедет. Оставьте же, сделайте милость, господа, всякую ссору у меня в доме, и если угодно вам драться, то выезжайте на разлив, — а по моему, так лучше посидите и погостите у меня мирно и дружно. На поле сражения вы будете исполнять каждый свою должность и убивать друг друга, а здесь какие у вас личные ссоры? Дайте же друг другу руки и разопьемте со мною хорошего Иоганнсбергера. — Французы первые захохотали и подали нам руки. «Старик прав! закричали они, на все свое время!» Молча опустили мы сабли и подали руки Французам, а чрез полчаса мы уже разговаривали с ними так дружески, как будто с короткими приятелями. О политике разумеется ни слова. — Мы дали обещание друг другу ни кому не сказывать о нашей встрече — и покуда мы стояли на разливе, никто не знал об этом, — а мы продолжали навещать старика и дочерей его. Впрочем очень редко встречались опять с Французами.
5-го Апреля случилось на моем карауле весьма интересное происшествие. Казаки форпостов привели двух человек, вышедших из города. Я очень лениво спросонков стал допрашивать их по-немецки, как вдруг один из них заговорил со мною самым чистым Русским языком — и объявил о себе, что он Гвардии Капитан Фигнер. Имя партизана, столько прославившегося в 1812 году, было мне конечно очень известно, но я не знал, что он попал в Данциг и не понимал каким образом оттуда так спокойно вышел. —
