Кстати, отсюда, в виду сложности понимания философского языка, появляется и фигура "белокурой бестии". Знакомое вам, видимо, словосо-четание. Я опять имею в виду Ницше и его идею сверхчеловека или в просторечии - "белокурой бестии" со всеми сопутствующими этому выра-жению обвинениями Ницше в расизме и прочих немыслимых грехах, о которых скучно говорить; вы сами, очевидно, легко можете заполнить этот словесный ряд. У Ницше этого нет. Он говорил на философском языке. Он не имел в виду какую-то расу, а тем более - немцев. Он презирал, ненавидел их и был далек от мысли восхвалять их настолько, что выдавал даже себя за потомка польских князей, лишь бы не быть немцем. Это фигура речи философская. И означает она лишь то, о чем я только что говорил. Сверхчеловеческое. Это главное в человеке. Человеком можно быть лишь преодолевая в себе человеческое, "слишком человеческое". Опять цитирую Ницше. Словосочетание "человеческое, слишком человеческое" - это классическое, или вернее, ставшее классическим, выражение Ницше.
Итак, что я сказал? Я пытался пояснить вам специфику философского языка и одновременно необходимость с ним осторожно обращаться. Повторяю: "Человек есть бесполезная страсть" или "сверхчеловек", если мы поймем эти слова в ряду слов обыденного языка, то ничего не поймем. Это не значит, что должна придти раса "сверхлюдей". Это философский воля-пюк. Жаргон, если хотите, но без него нельзя мысли некоторые выразить. Поэтому приходится жаргон изобретать. Это свойство, кстати, всякого жаргона, как студенты, вы ведь тоже способны, наверно, так разговаривать между собой по-русски, что я ничего не пойму, поскольку это жаргон вашего поколения, а у моего поколения был свой жаргон. И в нем есть необходимость. Есть какие-то вещи, которые можно высказать только на этом языке. А есть вещи, которые можно выразить только на философском языке.
Далее, поясняя характер философского языка, требующего особой осторожности, я указал на феномен личности. Я обратил ваше внимание на то, что человек есть такой предмет в мире, который отличается от всех других предметов в нем. Мы ведь не считаем себя людьми только потому, что v нас два глаза, нос, две руки или две ноги. Мы знаем, что две ноги, два глаза, нос и т.д. - это животное. А человек это что-то особенное. Значит, уже на уровне языка мы имеем в виду что-то особенное. И тогда, как философ, я говорю: это специфический феномен в мире. То есть, то, что само по себе, натуральным образом не существует и не рождается. Рождается существо о двух ногах, двух руках, глазах и т.д. Но не это мы называем человеком. Философы и религиозные мыслители часто находили для этого возвышенный язык. Они называли это очень красиво. О человеческом в нас они говорили: "второе рождение". Или Платон называл это - "второе плавание". Первое плавание: человек родился и вырос. Он растет, потом стареет, его сопровождают какие-то события, он плавает в море жизненных обстоятельств. А есть "второе плавание", "второе рождение", представляющее собой особый акт. Акт собирания своей жизни в целое, организации своего сознания в целое, в том смысле, как это слово применяется к художественному произведению, как к некоему органическому единству, которое не само по себе складывается. Поэтому не случайно, кстати, всегда, а в XX веке особенно, в истории культуры фигурирует идея жизни, как художественного произведения. Ее содержание шире, чем я сейчас сказал. Но само наличие ее в нашем языке говорит об особом характере человеческого феномена.
