б’ють.
— Бьють? — переспрашивает Владимир Иванович. — Ну-кс, піди сюди.
Он манит большого Коломийца несколько в сторону. Младший сержант донельзя рад отодвинуться подальше от маленького тарантула Первушина.
— Б’ють нізащо, — сообщает он подполковнику. — Нічого не зробив, а б’ють.[16]
— Бьють? — голосом добрейшей нянечки снова переспрашивает командир «первого» дивизиона, и вдруг несколько меняет ноту. — А чого ж ты расхрыстанан до пупа, а, воин?
Младший сержант ПВО теряется:
— Вони ж б’ють, — повторяет он несмело.
— Чего расхрыстан до пупа?! — цедит Корташов совсем другим тоном. Тут на его лицо словно рывком накладывается какая-то новая, зверская маска. Он делает быстрый удар правой без замаха и вскидывания, зато ловит сержанта на вдохе. Тот скрючивается — внезапный втык в солнечное сплетение это серьезное дело. Так можно и вообще укокошить. Однако Корташов прожил жизнь, он опытен.
— Эй, казак! — подзывает он дневального по КПП. — Этот воин кто по должности?
— Так это… Він молодший сержант.
— Я не про звание, казак, — терпеливо поясняет подполковник. — Должность какая? И не парься ты на мове. Ни хрена ж не выходит, сам видишь. Должность его.
Сам подопытный о котором говорят, все еще сидит на земле в скрюченном положении.
— Колома — он оператор, — соображает наконец несколько приторможенный Еремин.
— Оператор? Это хуже, — констатирует Корташов. — Слышь, Антон Иванович, оператор! — сообщает он Первушину. — А какой станции?
— Этой, как ее блин… «Пэ-восемнадцать», пан подполковник, — вспоминает Еремин.
— Понятненько, — кивает Владимир Иванович Корташов. — А сам… Сам, кто по должности?
— Оператор приемных систем «Пэ-четырнадцать», — докладывает рядовой. — Но я еще не… это…
— Мало служишь?
— Так[17], пан подполковник.
— И на своей станции еще ничего не знаешь?
— Такі так, — признает рядовой Еремин, в свою очередь ожидая зуботычины.
— Твоею бого в качель, — сообщает командир ракетного дивизиона. — Всего год в этой армии служат, с весны уж сколько месяцев, а солдат своего рабочего места «ні бачив ні звідкіля»[18]. И ты б тоже заправился, рядовой, а то я добрый, добрый, но могу и ввалить под горячую руку. У нас то «губы»[19] нет — демократия, так что в замену, для профилактики.
Покуда солдат Еремин спешно приводит себя хоть в сколько-то надлежащий вид, Корташов наклоняется над сержантом.
— Ну что, оператор, оклемался? Солнце, и вправду, собака, печет безбожно. Даже люди падают, надо же. У вас тут дедовщина в разгуле, да, сержант Колома?
