— Он плохой человек, этот слесарь!
— Наверное, в Касабланке не один слесарь.
Хамза презрительно скривил лицо.
— Они все плохие люди, — сказал он. — Слесарь сделает дубликаты ключей, придет и ограбит нас среди ночи.
— Но у нас трое сторожей, охраняющих дом.
Хамза опять начал ворчать.
— Никакому слесарю не открыть эту дверь.
— Почему?
— Поскольку она закрыта не просто так!
Мой отец никогда не говорил об этом, но мне кажется, он стыдился того, что вырастил детей в обстановке спокойной английской деревни. Сам он детство провел в Гиндукуше, мальчишкой бродил в предгорьях Гималаев. Его необычное воспитание началось рано — он был рожден в горах в Шимле, когда его отец охотился на винторогого козла — мархура. Его мать-шотландка, никогда не отстававшая от мужа, и на этот раз сопровождала его, несмотря на то что была на восьмом месяце беременности. Когда со временем у моего отца появились свои дети, оказалось, что ему очень трудно осознать их школьную жизнь. Мы были, как он часто напоминал нам, первыми детьми в истории его семьи, которые ходили в школу. Все предыдущие поколения были воспитаны эклектической смесью поэтов, философов, мистиков и воинов. Для моего отца получить образование означало научиться скакать верхом и, стреляя, попадать на скаку в газель в возрасте девяти лет, знать наизусть стихи персидского поэта Саади в двенадцать и постоянно совершенствоваться в шахматной игре. Он ворчал, когда слышал, что его единственный сын учит латынь, тренируется в прыжках в длину и играет на флейте.
— Когда ты будешь учиться охоте? — поинтересовался он в день моего десятилетия.
— Но у нас в школе нет диких животных, баба, — вяло ответил я.
Отец посмотрел на меня сверху вниз, насупил свой широкий лоб и холодно спросил:
— Разве?
Поэтому Марокко было для моего отца своего рода компромиссом. Коль скоро его дети были вынуждены приобретать в школе ненужные навыки, он надеялся, что хотя бы наши поездки в это горное королевство откроют для нас суть того, как устроен реальный мир. Ничто для моего отца не могло сравниться с жизнью в горах. Мы скитались по плодородным долинам Марокко в поисках фантазии и проявлений удали, принятой в горных племенах, когда дюжина всадников мчится, стреляя из своих древних ружей в воздух, и при этом что-то громко кричит.
Стоило только семейному «форду-кортине» подъехать к какой-нибудь горной деревне, как отец махал руками и приказывал садовнику тормозить. Он открывал двери и, словно сказочный крысолов, вел моих сестер и меня в ближайшую чайную. При этом ноги его могли быть в Атласских горах, но мыслями он уносился в Гиндукуш. А чайная для отца становилась афганским караван-сараем, мятный чай превращался в зеленый чай, а берберы были пастухами из его любимого Нуристана.
