Маллен допил бокал и подумал о том имени, которое он не упомянул в списке. Он убеждал себя, что это не имеет значения; что это не противоречит логике вещей; что он сделал это по понятным причинам. Может быть, по довольно глупым причинам, но они оправдывали эту малюсенькую невинную ложь.
Он хотел вычеркнуть из памяти человека, которому это имя принадлежало, но тот не выходил у него из ума. В конце концов, это имя стало ему ненавистно. Но этот человек, как ему было прекрасно известно, не имел ни малейшего отношения к исчезновению его сына — а только это имело значение при составлении списка. Он не имел отношения ни к тем, кто удерживал Люка, ни к месту его пребывания, ни к тому, чего они хотели. Тогда кому повредит, если он опустит одно имя?
Маллен еще минуту-другую прислушивался, потом вернулся к холодильнику.
Кому это может навредить?
Пакет. Всему виной — обыкновенный пластиковый пакет, и он продолжал свое черное дело, если не врут всякие психиатры и социальные работники.
Наверное, один из тех дешевеньких полосатых пакетов, какие всегда можно купить в открытых до поздней ночи супермаркетах и дерьмовых лавчонках. Шофер второй машины не заходил так далеко, чтобы описывать этот пакет в суде под присягой. Но именно так она все себе и представляла: пакет перепорхнул через улицу прямо на лобовое стекло, там ветер задержал его на секунду — и все! Этого хватило, чтобы ослепить водителя и заставить его свернуть в сторону. Бесформенный клочок полиэтилена — из-за него потерявшая управление машина въехала в серебристый «мерседес», двигавшийся по встречной полосе. Этот клочок при столкновении взмыл вверх, как дым, а ее отец вылетел через лобовое стекло на асфальт.
Такой кошмар — из-за такой ерунды. Из-за легковесной дешевки…
Парня накачали снотворным, сняли пакет с головы, и Конрад задремал в соседней комнате. День был в разгаре, но у них обоих биологические часы уже давно сбились. Шторы были постоянно опущены; за окном могло быть утро, день, вечер. Да ладно, не больно важно. Разве что скучно. Они должны были сидеть на месте и не высовываться до поры до времени — пока не увидят, куда ветер дует.
Когда она возвращалась мыслями к тому, что произошло с ее отцом, — а такое случалось нередко — она никогда не думала о водителе той, другой машины: неприметном и кричащем за рулем автомобиля; дающем показания под стражей; ковыляющем по ступенькам здания суда под проклятья ее матери. Вместо этого она думала — понимая, насколько это неразумно, — о человеке, который продал тот пластиковый пакет. О человеке, который положил в него фрукты, или рыбу, или еще какую хрень, и слова-то доброго не стоящую; а также обо всех руках, через которые прошел пакет, прежде чем его в конце концов не выбросили в сточную канаву. Она думала о тех людях, которые никогда не узнают, какую роль сыграли в смерти ее отца. Она представляла себе их лица. Она каждому придумывала жизнь, семью, чтобы эту жизнь наполнить. А в безрадостные моменты, каких было немало, она забирала жизнь одного из членов этой семьи и наблюдала, как чья-то ею придуманная жизнь разлетается на куски.
