— Ну, здравствуй, Арсений!
— Здравствуй! — нехотя отвечает парень, пропуская вперед гостя.
— Не ладно гостя привечаешь, — укоризненно говорит дядя Терень и сбрасывает с плеч ружье и походный мешок. — Почто скучный?
Он окидывает и избу и парня внимательным, но насмешливым взглядом. На столе — ворох писем, телеграмм, фотографий: курносая бабенка, кудряшки из-под берета; вот она же в шубке, она же в сарафане, голое плечо блестит. Вот опять она же на стене. Улыбается жеманно и застенчиво.
— Угу! — произносит дядя Терень и садится на полешко у печи.
Однако он ни о чем не спрашивает. Он все уже знает, все понял. Знает и какое поручение даст ему Арсений. Стаскивает сапоги, ставит их к печи и молчит. Ждет, глядит, как бегут по стеклу мутные ручьи. Слушает, как звенит капель с крыши.
Арсений молча бродит по избе, ставит чайник на огонь, чашки, хлеб, мясо — на стол, потом тяжело опускается на табурет.
«Ну, как нынче промысел?» — надо бы спросить дяде Тереню по обычаю, но он не спрашивает. Арсений молчит, молчит и он.
— Разлюбила, — шепчет Арсений. — Ты не говори, дядя Терень, не спорь, пожалуйста…
— Я и не спорю.
— А я тебе говорю: сука она. Вот кто!
— Ты и прошлый год так говорил. Одначе ошибся.
— А теперь уж не ошибусь, нет. Две недели в этом деле разбираюсь. Все письма подобрал… Одно к одному, — бормочет Арсений. — Не ем, не пью, из избы не выхожу… все читаю… Все читаю…
— Разобрался? — насмешливо спрашивает дядя Терень.
Но Арсений не слышит насмешки.
— Вот, — говорит он, — вот. Сам гляди, старик.
Он раскладывает на столе письма. Так следователь раскладывает вещественные доказательства.
— Вот, — суетится он, — от двадцатого ноября письмо. Первое нонче. Видишь в конце: «горячо-горячо целую»? Заметил? Горячо-горячо… А вот — девятнадцатое декабря. Вот — «крепко целую»… Не горячо, старик, а только крепко… Заметил?
— Это что ж, хуже?
— А вот последняя радиограмма, майская. Читай: «целую». Просто — целую. Без никаких. А время приметил? Мая третьего. Майское дело… Закрутилась, хахаля нашла. Ясно? — торжествующе спрашивает он. Горькое это торжество! — Нет, ты сам посмотри, сам… — И он тычет дяде Тереню письма.
Дядя Терень неторопливо достает из-за пазухи очки, напяливает их на нос. Глядит на письма. Действительно: от двадцатого ноября — «горячо-горячо целую», от девятнадцатого декабря — «крепко целую», а от третьего мая — «целую», просто, без никаких.
— Ну? — тревожно спрашивает Арсений.
Какого ответа он ждет? Утешения или подтверждения злой догадки? Дядя Терень необычайно серьезно вертит в руке письма и молчит.
