Зверобои зовут дядю Тереня идти дальше с ними.
— Вместях веселей! — говорят они, не желая расставаться с веселым стариком.
Но он только качает головой в ответ.
— На том спасибо! Однако мне в сторону свернуть надо. К хозяину тундры на поклон пойду.
— К деду Курашу? — удивляется начальник партии. — Жив еще старик?
— Всех переживет! У стариков кость крепкая.
Он говорит это с гордостью. Подымается на ноги, берет палку и глядит, прикрыв глаза ладонью, на восток, туда, где синеют горы.
— Пойду! — говорит он просто и, не попрощавшись, взмахнув палкой, уходит.
Зверобои долго смотрят ему вслед.
А он идет, высокий, прямой, тощий, и нет износу ни ему, ни его сапогам из белой кожи.
Он не поет сейчас, не смеется в усы, не наклоняется над травинкой и камнем. Он идет на поклон к хозяину тундры, робкий, почтительный, такой, как и тринадцать лет назад, когда впервые шел к деду просить совета, покровительства и благословения. Вот и речушка, которую даже на картах называют речкой деда Кураша, вот и жилье.
Дядя Терень тщательно обивает у порога снег с сапог и входит.
Дед Кураш лежит на кровати в чистой белой рубахе, торжественный и светлый. Эта торжественность пугает дядю Тереня, он поспешно снимает шапку, торопливо кланяется.
— А-а! — приветствует его дед Кураш. — Лешак-шалопут пришел! Все ходишь, молодой человек?
— Хожу, Егор Кузьмич.
— А я, брат, лежу.
Бабка Дарья с грохотом ставит горшок в печь.
— Ты не плачь, — сердито кричит ей дед, — не плачь, слышь? Не люблю.
Но бабка и не плачет (она плакать не умеет).
— Каменная, — ворчит дед, — хоть слезу б уронила. Муж ведь помирает. Не кто-нибудь.
— Я те помру, я те помру, черт! — кричит вдруг бабка. — Ишь время нашел!
— Не я, мать, время нашел, — укоризненно, но мягко выговаривает ей дед Кураш. — Это, мать, меня время нашло. Уж в такую глушь я от него спрятался, а вот нашло-таки…
Дядя Терень осторожно подходит к постели и присаживается на табурет. Он хочет закурить трубку, но не решается. Надо бы что-нибудь сказать, да слов нет. Он вдруг чувствует, что точно: тринадцать лет пролетело, как одна минута… Неужто помрет дед Кураш?
— Да, пожито, — говорит дед Кураш.
Ему хочется поговорить перед смертью, наговориться досыта, надо много сказать: много прожито, много думано было (в тундре думается хорошо), много вызнано, — все надо рассказать, все. И дед Кураш сердечно рад, что пришел к нему человек, пришел послушать старика, — вот и умирать легче.
— Да, пожито… — говорит он, вздыхая. — Пора и того… на тот свет аргишить
