Итак, математика. Манька пишет и приговаривает время от времени вслух: «А теперь разделить. А тут умножить». Я стараюсь не упустить момент, когда она скажет неправильно: «Постой, постой, не пиши. Почему умножить?» — «А, значит, прибавить». Краем уха слушаю: стукаются друг о друга тарелки, льется вода. Краем глаза смотрю на часы: успеет, еще только через 15 минут выходить. Поставила последнюю точку и начала не торопясь собирать портфель, а я пошла поддержать морально Аську, она еще маленькая, ей попросту скучно мыть посуду долго, да и поставить сушиться она не может — сушка высоко. Пока ставлю тарелки, пою: «Маня, Маняша, скорее надевай форму! Где флейта? Где но-оты?» Главное — петь погромче, чтоб было слышно в комнате. Если учесть, что в детстве мне медведь наступил на ухо и вот уже вторую неделю, как я охрипла, то эффект потрясающий. Часто думаю, что мне повезло с соседями: с одной стороны квартира очень тихой старушки, а с другой — такая же семья, как моя: пятеро малышей, старший в 3-м классе, как моя Манька.
Так что наш шум как-то не очень мешает им. Отправляюсь с наконец-то собравшейся Марусей вниз: проводить, а заодно забрать газеты. И вот теперь мои законные 20 минут, а то и полчаса. Аська почти все вымыла, пошла менять птичкам воду, а я пью кофе и просматриваю газеты. Я люблю кофе и не люблю сладкое, люблю стихи и терпеть не могу математику, люблю животных и не переношу мыть посуду, люблю лето, и когда все дети дома, и свою работу, и еще печь пироги, зато не люблю стирать. По-видимому (во всяком случае, так считает моя мама), у каждого человека есть определенная норма на жизнь: столько-то постирать, столько-то вымести сора и т. д. Так вот моя жизненная норма по стирке, кажется, уже выполнена: десять лет я стирала ежедневно, невзирая на дождь и вёдро, праздники и непраздники. А теперь дети подросли, а я обленилась, мышей не ловлю и все больше постирушки устраиваю, а на настоящую стирку поднимаюсь еле-еле, как Илья Муромец с печки. Сегодня день легкий: мне вчера повезло, я все купила в кулинарии и суп еще вчера сварила. Так что сижу и проверяю контрольные с пятого курса, попутно прислушиваюсь: не слишком ли тихо? Тишина — зловещая! — признак большой шкоды, но сейчас слышно, как Аська пытается читать, не пойму только что. А-а! «Ой-ган» — это, наверное, орган, она «Комсомолку» взяла и читает с самого начала. Звонок — это Саня. Суп на плиту, контрольные побоку, тарелки на стол все сразу, а попутно он мне излагает события дня: про лабораторную по химии и про то, что ему поручили подготовить голубой огонек, а он не знает, как взяться. Вкратце делюсь с ним воспоминаниями, как говорится, из опыта работы: последний звонок в том году, в позатом году, посвящение в студенты и т. п. «Поешь — поможешь мне, ладно?» — «Ладно» — уже с набитым ртом. Аська залезает на стул, а у него проваливается сидение — давно надо купить новые, эти уже невозможно чинить, да все не соберусь. Сажаю Саню диктовать мне оценки за контрольные, он время от времени удивляется: «Ого, сколько написано!» — «Санюша, я пошла. Ваню с Настей чем кормить, ты знаешь. Придут за бельем из прачечной, деньги и квитанция на столе. Очередь мыть посуду твоя, а потом Настина. У тебя сегодня кружок или клуб?» — «Ничего. Я буду модель клеить, нам мало задано». Я еще раза три позвоню с работы: «Шкода? Скандал?» Но сегодня ни того ни другого: Ваня поел, сделал уроки и со словами: «лечу, улетаю» — побежал в музыкальную школу, у него сегодня флейта. Белье забрали, как сообщила Аська, «без всяких разговоров». Настя пришла, по докладу Сани, в хорошем настроении, помыла посуду, уроки сделала и пошла в кружок. Она делает мне к Новому году такой батик — рисунок на ткани — дракона, только я этого не знаю, хотя, наверное, она не удержится, я сама не очень-то умею таить, если что хорошее у меня есть.
