Эти эпилоги помогают нам понять, каким образом Маргарита – такая, какой мы ее знаем, – могла написать «Гептамерон». Ее книга прославлена как одна из неприличнейших, а между тем, если сравнить новеллы Маргариты с другими новеллами того и предшествовавшего времени, будет нетрудно убедиться, насколько «Гептамерон» сдержаннее тех образцов, которые королева имела перед собой. Кроме того, при чтении ее сборника постоянно чувствуется отношение самого автора к рассказываемому и не остается сомнения в том, что если Маргарита и написала новеллы, кажущиеся сегодня непристойными, то сделала так не потому, что ее якобы испорченное воображение находило в этом особого рода удовольствие, а только потому, что в ее время иначе не умели писать, да и не видели в том, что содержат новеллы, ничего неприличного.
Описывая слабости и пороки, Маргарита нисколько не прикрашивает их, не делает заманчивыми, а изображает строго и правдиво, ясно подчеркивая, что они – отрицательные стороны человеческой природы и что их нужно избегать.
Эпилоги, являясь естественным переходом от одной новеллы к другой, связывают их все в одно цельное произведение. Этот литературный прием составляет особенность королевы Наваррской. Никто из ее предшественников этого не делал; никому не приходило в голову отыскивать в каком-нибудь пикантном эпизоде, рассказанном среди смеха и шуток, серьезную подкладку и делать общие философские выводы. Например, рассказав одно из самых невозможных происшествий, Маргарита подчеркивает бессилие человека собственными средствами, без помощи Всевышнего, достигнуть добра.
Знайте, что первый же шаг человека, который он сделает с верой лишь в свои собственные силы, удаляет его от веры в Бога, то есть от спасения.
Этот и другие чисто реформаторские принципы не раз провозглашаются на страницах «Гептамерона», отразившего до известной степени протестантизм королевы Наваррской. Нельзя не указать еще на эпилог к новелле XIX (по изданию 1888 года), в котором Маргарита, сказав, что тот, «кто не умел вполне любить человека, никогда не сможет любить Бога», так развивает далее свою мысль о совершенной любви.
Я называю совершенною любовью, говорила она, ту, которая ищет в предмете своей любви какое-нибудь совершенство: доброту, красоту или что-нибудь другое, всегда тяготеющее к идеалу. Такая любовь предпочтет лучше погибнуть, чем добиваться того, что не согласно с честью и совестью, ибо душа, созданная лишь для того, чтобы возвратиться к своему Верховному Благу, во все время своего земного существования стремится только к нему. Но так как чувства, лишь при посредстве которых душа может что-либо знать, темны и несовершенны (вследствие первородного греха), то они указывают ей не все вещи, а лишь видимые и только
