- Зачем вы вернулись?
- Милый, я здесь проездом из Гель-Гью. Я, собственно говоря, не понравился капитану "Дельфина", так как доказал ему, что, с юридической точки зрения, отсутствие билета не есть повод считать меня выбывшим из числа пассажиров. Я хотел выдать ему письменное обязательство об уплате сроком на один год, но эта скотина только мычала. Зачем я вернулся? Я не вернулся, Тири. Того человека, который одиннадцать лет назад ушел из дома, чтобы разбогатеть в чужих краях и приехать назад богачом, больше нет. Я - твой отец, но я не тот человек.
- Чтобы разбогатеть?
- Да. Романтический порыв. Я написал Корнелии. Разве она не получила моего письма? Я не имел ответа от нее.
- Письма не было, - сказал Тиррей. - Мне все известно: как вас разыскивали, как ... Не было, не получалось письма.
- Ну, тогда это письмо пропало. Правда, я поручил бросить его в ящик одному человеку ... Ага! Он мог, конечно, потерять письмо. Но, как бы там ни было, я счел себя преданным проклятию. А я знал силу характера Корнелии, я знал, что она мужественно перенесет два-три года, за что будет вознаграждена. Но ... Да, мне не везло. Хотя... Время шло. Я встретил другую, и... Таким образом, жизнь распалась.
Франк Давенант лгал, но Тиррей скорее мог поверить такой версии, чем - по незнанию лишаев души - истинной причине странного поступка отца. Франк ушел из болезненного желания доказать самому себе, что может уйти. Такое извращение душевной энергии свойственно слабым людям и трусам, подчас отчаянно храбрым от презрения к собственной трусости. Так бросаются в пропасть, так изменяют, так совершаются дикие, роковые шаги. Это самомучительство, не лишенное горькой поэзии слов: "пропавший без вести", началось у Франка единственно головным путем. Немного больше любви к жене и ребенку - и он остался бы жить с ними, но его привязанность к ним благодаря нетрезвой жизни, темной судейской практике и бедности приобрела злобный оттенок; в этой привязанности таилось уже предчувствие забвения. Все же ему пришлось сделать громадное усилие, чтобы решиться уйти с маленьким саквояжем навстречу пустоте и раскаянию, при том единственном утешении, что он может теперь созерцать трагический колорит этого, по существу низкого, поступка. Но такую истину Тиррей счел бы бессмысленной ложью; ничего не поняв, он остался бы в убеждении, что его отец сходит с ума. Со своей стороны, Франк опасался делать сыну эти признания. Итак, он лгал. Тиррей не верил письму, но кое-как верил в попытку разбогатеть. Давенант ничего не сказал отцу. Решив свести его в трактир, чтобы там покормить, мальчик сделал хмурое соответственное предложение.
