Появление чужестранца вызвало сенсацию среди горожан, которые сбежались со всех сторон, чтобы взглянуть на странную фигуру в русской офицерской форме. Огромная толпа сопровождала капитана по узким улицам до предоставленных ему элегантно обставленных апартаментов, некоторые даже пытались вслед за ним войти внутрь, но были безжалостно отогнаны его хивинской охраной. Тогда впервые Муравьев заметил, что среди недоверчиво разглядывавшей его толпы были и русские — несчастные жертвы работорговцев. Позднее он писал: «Они почтительно снимали перед мною шапки и шепотом умоляли попытаться что‑то сделать для их освобождения». Воспоминание об этих потерянных душах терзало Муравьева до конца его дней, но помочь им он никак не мог, его собственное положение было шатким. И он сам вскоре мог оказаться в их числе. Даже теперь, хотя его положение несколько поправилось, с него не спускали глаз, и шпионы постоянно подслушивали под дверью.
Передав во дворец письмо Ермолова и подарки, Муравьев два дня спустя получил известие о том, что вечером должен явиться к хану. Нарядившись по всей форме (его предупредили, что появление со шпагой будет расценено как нарушение этикета), он отправился во дворец. Вооруженные дубинками охранники шагали впереди, безжалостно прокладывая путь в толпе. Даже крыши были усыпаны зрителями, и снова среди множества прочих выкриков Муравьев разобрал «умоляющие голоса» своих соотечественников. Миновав огромные хивинские мечети, отделанные изразцами, медресе, крытые базары и бани, он добрался наконец до главных ворот дворца. Пройдя через них, он миновал три внутренних двора, в первом из которых около шестидесяти посланников из близлежащих регионов ждали случая выразить хану свое почтение. Затем он спустился на несколько ступеней и оказался в четвертом дворике. В его центре несколько нелепо высилась ханская юрта — круглый центральноазиатский шатер. У входа на прекрасном персидском ковре сидел, скрестив ноги, сам хан.
Пока Муравьев размышлял, каким образом к нему должно приблизиться, его неожиданно схватил сзади человек в грязной одежде из овечьих шкур. На какую‑то долю секунды капитан испугался, что его обманули. «У меня в голове мелькнула мысль, что меня предали, — писал он, — и что привели сюда безоружным не для переговоров, а для того, чтобы казнить». Он резко высвободился и приготовился бороться за свою жизнь. Но ему поспешно объяснили, что таков древний хивинский обычай и что все послы к хану простираются перед ним в знак своей добровольной покорности. Тогда Муравьев пересек двор, подошел к юрте, остановился у входа и приветствовал хана на местный манер. Потом он остался стоять, ожидая, когда с ним заговорят. «Хан, — писал он позднее, — имел весьма удивительный вид. Это был человек шести футов ростом, с короткой рыжей бородой, приятным голосом, говорил он быстро, отчетливо и с достоинством». Одет был хан в красный халат и тюрбан. Халат, как с удовольствием отметил Муравьев, был явно только что сшит из ткани, находившейся среди преподнесенных им хану даров.
