Серега дернулся, но вмешаться не успел.
— Эх, голова твоя серебряная, — усмехнулся Радогощ и слегка дернул Перуна за длинный золотой ус. — Не знаешь ты человеков нонешних. Да они чтоб за аморальщину кого прижучить — душу отдадут и на пожар не глянут. Вот так-то.
— Что-то я не пойму, из-за чего сыр-бор, — вмешался в разговор Ярило. — Ну влез мужик на бабу. И что с того? Покуда жизнь существует ни в первый и ни в последний раз то происходит.
— Так он же не для того на нее взобрался, — с усмешкой пояснил Стрибог. — Да еще ее и виноватит.
— Как не для того?! Ах, зараза! — взвился Ярило. — Чтоб его злокоманка скрутила! Чтоб его дрожуха[1] затрясла! Мало того, что урод, так еще и подлую душонку имеет!
— Уймись, — веско обронил Триглав, — коли хочешь, можешь им заняться, да только так, чтобы ни шепотка потом, ни шороха.
— А можно мне? — робко мяукнул Боюн. — Сделаю все в лучшем виде.
Троян переглянулся со Стрибогом, подумал и утвердительно кивнул одной из голов. Помолчали.
— Выпустили-то тебя давно? — смиренно спросил Велес у Трояна.
— Давно, недавно, — нахмурил брови Триглав. — Повезло еще. Изловили эти ироды настоящего кавказца — только тогда от меня отвязались.
— Где ж они в Волопаевске его откопали? — подивился Велес.
— Про то не ведаю, — пожал плечами Троян. — Кричал он, что всю жизнь в этом городе проживает, а они ответствовали, что и ответ ему держать теперь за все годы сразу.
— А и в самом деле, откуда в Волопаевске кавказцу взяться, тем более местному? — удивился Ярило. — Из-за баб все. Эти, скажу я вам, бабы хуже чем…
Грохнуло что-то и прямо из воздуха материализовалась… ага, она самая… женщина. Шваркнула Ярилу ладошкой по темечку, аж гул пошел по комнате.
— Что вы, матушка? — заныл бог любви. — Я ж не про вас, я ж вообще… так сказать, про род человеческий.
— А ты баб не трожь! — рявкнула гром-баба, седовласая, с большим картофельным носом и узловатыми, в мозолях руками. — Без нас и вас не было бы. Родил бы ты хоть раз, прочувствовал, может, тогда кочерыжку свою меньше в ход пускал.
Но тут она увидела Серегу и всплеснула руками:
— Батюшки! Тощий-то какой, бедняжечка. Ничего, мы тебя откормим, мы о тебе позаботимся.
— А вы, собственно кто? — окончательно решив ничему не удивляться, спросил Бубенцов.
— Я? Я, милок, Макошь — мать всего сущего, и этих вот остолопов тож.
— Ну, мамаша! — разом вздохнули боги, окромя, конечно Рода.
Тот, как сидел, так и остался сидеть каменным идолом. Разглядев, наконец, супруга, Макошь укоризненно покачала головой:
