— Думать надо! — веско перебил излияния новеллиста Феофан Поскребышев. — А то ты что ни год, паспорт штемпелюешь, а отдуваемся мы. Одних квартир на моей памяти тебе, уж, четыре выдали…
Копейкин затравленно оглянулся. Понимал он, что гибнет, что уже погиб, и впору в церкви панихиду заказывать, ибо мысли, обуревавшие его коллег, читались при многоопытности новеллиста безошибочно. Копейкину, мол, планировалась книга в двадцать листов, у салаги же — едва на пять наберется. А значит… Кровь приливала к очам прозаиков, клыки выпирали из хищно оскаленных ртов, загибались острые когти…
Неожиданный скрип двери прозвучал для Копейкина сигналом ангельских труб, а украшенная седоватыми клочками голова, просунувшаяся в комнату явлением свыше. В последнее мгновение Фортуна улыбнулась-таки страдальцу.
— Вот, — отчаянно всхлипнул Копейкин, — если мне не верите, давайте спросим мнение молодежи, литературной, так сказать, общественности, нашего читающего народа.
Протиснувшаяся в щель фигура более всего напоминала наполовину сдувшийся футбольный мяч. Молодой писатель Арбатский возрастом превосходил многих присутствующих. Апломбом — тоже. Подводила его полная литературная безграмотность, а совсем уж утонуть не давала повестушка, написанная за четверть века окололитературного топтания и, видимо, с перепугу опубликованная ленинградским журналом "Молодые голоса".
— А… Володя… — несколько разочарованно протянул Расторгуев.
Знал Азалий Самуилович преотлично, что избавиться от почуявшего запах дармовой выпивки Арбатского не удастся никоим образом. Делить же при нем освобождающуюся печатную площадь и вовсе бессмысленно — прицепится с переизданием своих "Сироток Антареса", тем более, что лет восемь назад что-то подобное ему и правда обещали. Жаль, конечно, но доесть Копейкина именно сегодня не удастся… И как опытный военачальник Азалий Самуилович сменил направление главного удара.
— Что ж… А мы тут, Володенька, обсуждаем рукопись твоего соратника.
— Это кого же? — опешил Арбатский.
— Бубенцова.
— Да какой же он соратник мне? Мы с ним в окопах не сидели, ратью на ворога не ходили. Соперник он мой, а не соратник.
— Даже так? — изогнул бровь Расторгуев.
— Гм, — хмыкнул патриарх молодежной литературы, — это я так, словцами, знаете ли, забавляюсь. Есть, скажем, со…ратник, есть со…камерник, а со…перник — это собрат, стало быть, по перу.
— Шалун ты наш, — игриво фыркнула Тетя Мотя, но под суровым взглядом Азалия Самуиловича осеклась.
