Наконец они добрались до убежища Валлероя. В сущности это не более чем пещера, освещенная только несколькими обломками зеркал, отражавшими свет снаружи. Но в такой солнечный день здесь достаточно светло и приятно.
Валлерой отбросил загородку из веток, которой скрывал вход, и знаком пригласил Эйшу войти.
Ее восхищенный вздох был для него достаточной наградой. Она обошла пещеру, миновала мольберт, устроенный им в углу, прошла мимо рисунков, которые ему нравились и которые он не уничтожал, и добралась до коллекции камней, разложенной на рваном, но чистом одеяле. Ее удивленная почтительность подсказала Валлерою, что Эйша понимает ценность увиденного… ценит все это так же, как и он.
Она остановилась, привлеченная одним из рисунков. Валлерой нарисовал себя самого в виде взрослого сайма; он стоял на вершине холма, подняв одну руку с щупальцами, как будто пытался дотянуться до облака. Валлерой неслышно сел на скамью перед мольбертом и быстро нарисовал Эйшу в виде сайма.
Он впервые пытался передать в рисунке ее привлекательность. Он рисовал, а она стояла перед ним… серьезная, чувствительная, открытая, неосуждающая и ничего не требующая.
Повернувшись к нему, она удивленно спросила:
— Ты не боишься… перехода?
Вместо ответа он протянул ей рисунок. Она несколько минут молча смотрела на него, время от времени переводя взгляд на поднятую руку со щупальцами на другом рисунке.
— Может, ты прав, Хью. Может, и нет никакой разницы… для тех, кто уцелеет.
— Нам обоим уже больше шестнадцати. Вряд ли у нас возможен переход.
Она снова посмотрела на рисунок холма и ветра.
— Ты разочарован?
Здесь, в своем укрытии, уверенный, что его никто не услышит и не осудит, Валлерой посмел ответить:
— Не знаю.
— И, наверно, никогда не узнаешь.
— Ты донесешь на меня?
— Нет.
Она покачала головой и провела пальцами по его мускулистой руке, задержавшись на костлявом запястье, а затем продолжая движение до изящных, с тонкими костями пальцев. Впервые в жизни Валлерой не стыдился своих рук.
— Хью… может, тебе следовало стать саймом… может, ты еще станешь… говорят, такое бывает и с семнадцатилетними.
— Не часто.
— Но, может… еще есть надежда?
— Не думаю, чтобы я когда—нибудь наделся.
— Но ты никогда не надеялся стать саймом?
— Не уверен.
— Если не станешь… что ты будешь делать с оставшейся жизнью? Рисовать?
— Нет, не думаю.
— Почему?
На это он не смог ответить. Пытался, но взгляд все время устремлялся к ветреному холму. Не очень хороший рисунок… пропорции не выдержаны… он слишком старался поместить свои своеобразные кисти на чрезмерно крупные запястья… и щупальца изображены неверно. Но он никогда не испытывал потребности переработать рисунок со своим новым мастерством.
