Он открыл глаза и не мог понять, спит или бредит.
По всей душной горнице: по полкам, по занавеске, за которой спала Варя, по буфету, по потолку — ползли квадратные блики света.
Он приподнялся на локте.
По улице, сотрясая избу, гремя гусеницами, шли тракторы.
Фары ярко освещали горницу.
— Варя! — крикнул Столетов, отирая потный лоб.
— А я, — сонно ответили из-за занавески.
— Поди-ка скорей!
— А я раздемшись.
— Ладно, иди.
— Как есть?
— Как есть.
Она вышла в одной рубашке и, видно испугавшись его блестящих в темноте глаз и частого дыхания, остановилась посреди комнаты.
— Что с вами, Захар Петрович? — спросила она.
— Воды! Воды дай…
Варя бросилась к ведру, зачерпнула ковшик, подала напиться.
Столетов пил жадно и громко.
— Ничего, ничего, — приговаривала Варя, робко присаживаясь на его кровати. — Это Юра в МТС косилки отсылает… Ничего.
— Молодец Юрка! Выучишься — будь такая, как он.
Тракторы удалялись. Горница погрузилась во тьму. Шум утихал. Только треснутое стеклышко в буфете чутко зудело.
— Не поеду я учиться, Захар Петрович, — тихо сказала Варя.
— Ты что, смеешься?
— А что срамиться? Читаю плохо, умножение вовсе забыла.
— Семилетку кончала?
— Кончать-то кончала, а потом что видела? Поросят да подушку. От зари до зари с поросятками. Поросяткам таблица умноженпя ни к чему. Не нужна она поросяткам, таблица-то умножения. — Она горько усмехнулась. — Зойкин Федька задачку просил решить, а я и не знаю как и не помню эту задачку, ровно нам такую задачку и не задавали. А по немецкому только и помню — «ди лампа». Это значит «лампа». Никуда я от вас не поеду.
— Ты что же это? Согласилась, а теперь на попятный? — удивился Столетов. — Повторяй математику. Сам проверю.
Варя шмыгнула носом и заплакала. Но пронять Столетова слезой было невозможно. Навидался он за свою жизнь самых разных слез, и коротких, и длинных, и женских, и мужских, и страшных — невидимых, и дешевых — фальшивых. Он спокойно прислушался к тихому плачу и добавил:
— Поросят передашь Зое.
— Захар Петрович? — спросила Варя, глядя в сторону и жалко и криво улыбаясь.
— Ну?
— Почему вы мной брезговаете?
Слезы душили ее.
— Неужели уж я такая урода, никуда не гожусь? Легко ли, полгода в одной избе. А вам что шайка, что я.
Изумленный Столетов смотрел на нее во все глаза.
— На улице у колодца бабы… каждое утро шуточки… Как ножом в душу. Хоть бы за дело — не обидно бы… А замуж меня не надо… — Она нависла над Столетовым, прижалась к его груди мокрой щекой. — Не бойтесь, родный вы мой…
