Валь понимал, как тяжело приходится его сестре, и был благодарен ей за поддержку. Улыбнувшись Бет, он сказал:
— С тетей Ди всегда было нелегко. Надеюсь, папа не дает ей особенно глупить.
Девушки обменялись взглядами.
— Папа чем-то очень озабочен. Ты же знаешь, какой он упрямый. Думаю, ему не нравится, что профессор — папа Бет — разрешил цыганам разбить лагерь в Лисьей Лощине. Это около леса помнишь? Очень даже может статься, что он втайне страдает именно из-за этого, хотя ни слова не говорит.
— Цыгане — это мамина вина, — фыркнула Бет. — Она считает, что они очень живописны. Однако четыре ее шляпки из итальянской соломки бесследно исчезли сегодня утром. Не удивлюсь, если раздражение твоего отца вскоре перекинется и на моего.
Валь смотрел то на Пенни, то на Бет, то опять на Пенни.
— Послушайте, я хочу знать, что случилось.
Пенни покраснела, как рак. Бет смутилась.
— Ну и нюх у тебя, Валь, как у пойнтера. Мы можем говорить при Бет, потому что она тут единственная, кому я могу довериться, и она все знает. Но дома у нас творится что-то не то.
— Что?
Ответ Пенни испугал его еще сильнее.
— Все дело в чаше. — Ей явно не хотелось произносить слово «чаша». — Может быть, я излишне чувствительна. Наверное, мне не стоило бы говорить об этом сейчас, но я ужасно боюсь. Помнишь, когда мы были детьми, часовня казалась нам священным местом. Мы никогда не водили туда чужих, кроме одного определенного дня. А тетя Диана с недавних пор словно сошла с ума. Она, конечно же, никогда не отличалась осторожностью, но сейчас… — Девушка тяжело вздохнула и со страхом поглядела на брата — Она даже сфотографировалась с чашей. Наверное, ты поэтому приехал? Папу чуть не хватил удар, а ей хоть бы хны.
Пенни умолкла ожидая, что Валь что-нибудь скажет, но он не произнес ни слова.
— Но это еще не самое худшее. Когда она в последний раз ездила в Лондон, то собрала там целую толпу ужасных людей — что-то вроде полухудожественной полурелигиозной секты. Они сделали ее своей верховной священнослужительницей и ходят тут в сандалиях и длинных ночных рубашках, распевают, делают какие-то странные упражнения. Среди них есть и мужчины. Ужасно. Она водит их смотреть на чашу. А один даже рисует ее с чашей. Кстати, плохо рисует.
— А что отец? — почти в шоке спросил Валь. Пенни пожала плечами.
— Папу не поймешь. После твоего отъезда он словно заполз в раковину и стал еще мрачнее прежнего. Что-то его мучит. Он теперь даже ест в своей комнате. Мы его почти не видим. И еще, Валь… — Она понизила голос до шепота. — Этой ночью в левом крыле горел свет.
