Но пес вместо этого, поджав хвост и трясясь мелкой дрожью, лезет под крыльцо.
Видно, чужая сила ему не по нраву.
Нищий, воспользовавшись тем, что о нем на минутку забыли, бросается наутек.
Сначала на четвереньках, потом встает на ноги.
Убивец гоняет его по двору, постепенно оттесняя к конюшне.
Краем глаза я вижу в окне хозяина и кухарку.
Их лица стоило бы описать отдельно, но у меня нет времени.
Убивец наконец загнал будущего повелителя мира в конюшню, я бегу следом за ними.
Нищий отступает к стене, испуганно озирается, потом лицо его искажается, он срывает с руки царский браслет, отбрасывает его на копну сена.
Убивец заносит топор.
Тут я напрыгиваю на убивца сзади, бью коленками под коленки.
Густ научил.
На этот самый случай.
Шагов моих он не слышал, подлости такой не ожидал. Вместе со мной он рушится на пол. Не такой уж он маленький и легкий!
Нищий, обернувшись крохотной ящеркой — тритоном, шмыгает в щель.
Из-под копны сена чинно и торжественно выползает моя богиня. Как она туда попала? Понятия не имею.
Но если в богов как следует верить, они иногда и чудо сотворить могут. На ее морщинистой шее сверкает теперь маленькая браслетка — две серебряных змеи. Знак власти над миром.
И звуки мгновенно возвращаются. Скрипит дверь конюшни, ржут перепуганные лошади.
Убивец садится, трет ушибленное плечо и говорит все, что обо мне думает.
Я снова обнимаю его, на этот раз без злого умысла, и шепчу:
— Ну ладно, тише, не серчай, все хорошо уже.
— Что тебе ладно-то? Утек ведь!
— Пусть бежит. Без браслета в нем силы никакой нет, сам знаешь. А зачем бессильного убивать?
— Ас поручьем-то что? Упустили поручье-то!
— Ничего. Оно теперь у Гесихии, и бояться больше нечего. Она тут всего древнее. И нас старше, и богов, и мира самого. И силе ее меры нет. Ты нынче самый только краешек ее силы видел. Она и со стихиями совладать сможет, и богов проучит.
— Это с чего еще ладно-то? Не заплачем потом, что мир ей отдали?
— Понимаешь, — говорю я, — я, конечно, — дура полоумная и все остальное, что ты тут сказал, но если я что и знаю твердо, так это одно: она — богиня для благословения, а не для проклятия.
Было постановлено возвратить ему его имущество,
а эвмоплилам и керикам предписано снять-с него
проклятия,
наложенные ими,
по решению народа.
Все жрецы исполнили очищение,
один лишь Теодор заявил:
«Что касается меня,
то я его не проклинал
и не призывал на него несчастья,
если он не причинил зла Афинам».
Плутарх. «Сравнительные жизнеописания»
