Неподалеку был колодец, и торговки стали носить большие кружки с водой и выливать их на голову беззащитному франту. Они задорно танцевали вокруг него, задирали юбки и недвусмысленным жестом насмехались над богатым франтом. То, что именно Геро Гульденмунт стоит у позорного столба, вызвало море радости.
Привлеченная шумом, Афра тоже подошла посмотреть, что происходит. Она не знала, кто там стоит у позорного столба, и лицо человека, стоявшего на помосте, было ей незнакомо. Но яростные крики толпы ей сразу все объяснили:
— Повесить этого негодяя! — кричали одни.
— Бедняга испачкает свой красивый камзол! — вопили другие.
Или:
— Так ему, мерзкому франту!
Только когда одна торговка, к вящей радости зрителей, выплеснула на приговоренного ведро с помоями, лицо Геро снова прояснилось. Афра подошла поближе к опозоренному. В ожидании дальнейших издевательств Геро Гульденмунт зажмурил глаза. Мокрые волосы свисали на лоб. В правом уголке рта прилипли остатки каких-то растений. Яйца и тухлые овощи, валявшиеся вокруг наказанного, распространяли страшное зловоние.
И вдруг Геро открыл глаза. Взгляд, лишенный какого бы то ни было выражения, скользнул по толпе и остановился на Афре. Его лицо потемнело. Глаза засверкали ненавистью и презрением. И, оглядев Афру с головы до пят, Гульденмунт надул щеки и изо всех сил плюнул.
Полицейским, следившим за тем, чтобы никто не начал рукоприкладствовать, едва удалось сдержать разбушевавшийся народ. Разъяренные мужчины и женщины, в первую очередь женщины, швыряли все, что попадется под руку, в привязанного к позорному столбу. Не прошло и часа, как чванливый франт оказался забросанным кучей вонючих отходов высотой в метр.
Около полудня с помоста объявили о том, что сообщник Геро, беглый крепостной, виновный в смерти страсбургского посланника, будет повешен завтра утром. Глашатаи побежали по улицам, выкрикивая новость, вызвавшую всеобщий интерес. Последняя казнь состоялась шесть недель назад, очень давно для таких жадных до сенсаций людей, как жители Ульма. При всем этом они абсолютно не были кровожадными, но в те времена казнь человека вносила в размеренную жизнь приятное разнообразие.
Казни никогда не проводились в стенах города, они считались чем-то таким, к чему добропорядочный гражданин не должен иметь никакого отношения, то же самое касалось и палачей. Они тоже жили за стенами города, и им всегда было очень трудно выдать своих дочерей — если таковые имелись — замуж. Как и в повседневной жизни, в казни тоже были свои собственные классовые различия. При этом обезглавливание считалось очень почетным, а сожжение на костре или повешение причислялось к низшему уровню.
