Луитгарда воскликнула:
— Что же вы сделали с Афрой, что Господь призвал ее к себе?!
И откуда-то сзади раздался тихий голос:
— Филиппа виновата. Филиппа подожгла скрипторий.
— Да, это Филиппа разожгла огонь! — вторили другие голоса.
— Замолчите, во имя Иисуса, замолчите! — злой голос Филиппы громом разнесся под сводами подвала. Опираясь на плечо одной из монахинь, она взяла в руку разбитый сосуд.
— Сестры, послушайте меня! — крикнула она взволнованным женщинам. — Кто сказал, что это Бог забрал Афру к себе, презрев железные решетки? Кто сказал, что это был не нечистый, который раздел Афру и своим дыханием провел через прутья решетки? Все мы знаем, что только нечистый промышляет такими трюками, и только нечистый мог возжелать такую прекрасную девушку, как Афра. Поэтому не грешите в мыслях перед лицом Господа.
— Так и есть! — закричали одни.
— Чушь! — возражали другие.
А одна из монахинь принялась допрашивать:
— Разве не ты подожгла скрипторий? Разве не ты хотела избавиться от Афры? Может быть, потому, что она была так молода и прекрасна?
В покаянной стало тихо, и все взгляды устремились на Филиппу. Та сжала губы, и на лбу у нее прорезалась темная глубокая морщина. Одним уголком губ она прошипела:
— Как ты осмеливаешься обвинять меня в подобном? Господь накажет тебя!
Снова воцарилось неловкое молчание. Каждая знала, что у стен аббатства есть уши. И каждая знала, что в этом монастыре нет тайн. Но никто не решился упомянуть о системе глиняных труб. Поэтому все оцепенели, когда одна из кричавших — ее звали Евфемия, и она недавно завершила послушание — бросила в ответ:
— Вам не нужно притворяться, мать Филиппа, все здесь слышали, как вы поливали Афру грязью перед аббатисой, и как аббатиса позволила вам подло устранить Афру. Пусть Господь будет вам судьей, Филиппа! Но Он увидел вашу неправоту и призвал Афру к себе как святую.
— Она святая! — воскликнула послушница.
— Нечистый забрал ее к себе! — возразила другая.
Громче всех кричала Луитгарда:
— Афра могла прочесть «Аве Мария» на латыни!
— Но дьявол владеет латынью, — раздался голос сзади.
— Никогда! Дьявол говорит по-немецки!
— По-немецки? Чушь какая! В таком случае во Франции или Испании ему было бы нечего сказать!
Дискуссия о лингвистических познаниях дьявола становилась все оживленнее. С головы Евфемии сорвали чепец. Две монашки начали бить друг друга кулаками, и в мгновение ока разгорелась драка. Женщины царапались, кусались, наступали друг другу на ноги и таскали за волосы, и все это дополнял оглушительный визг. Это был приступ истерии, регулярно случавшийся в аббатстве, — результат вынужденного продолжительного молчания и созерцания.
