— Ну и ночка! — вздохнул Лесли.
— Ты можешь сводить его в кино, — сказал Боб. — В городе два кинотеатра.
— Ты пойдёшь в кино?
Джим сказал «да» и снова повторил, что домой идти не хочет. Лесли спросил меня, пойду ли я с ними. Вдруг погасли огни на карусели, и теперь конусообразная конструкция стояла вдалеке тихо, похожая на призрак. Послышался чей-то голос: «Где этот чёртов брезент?» Судя по всему, ярмарку решили закрыть на ночь.
— Скоро пора будет отсюда убираться, — сказал Лесли. — Что скажешь, Джо? Ты с нами?
— В кино?
— Ага.
— Нет, спасибо, — сказал я. Я прикурил сигарету, прикрывая спичку руками. Поднесённые к моим глазам ладони были теми же ладонями, что поднимали тело Эллы, заставляя его, как книгу, открываться мне навстречу. Это создавало странное ощущение. Спичка прогорела, и я опустил руки.
— Чем же ты займёшься? Подозревал ли он? Думаю, что нет.
— Не беспокойся обо мне, — сказал я. — Я провожу вас до города, выпью с тобой и вернусь на баржу. У меня есть интересная книга.
Дождь начал ослабевать и вдруг прекратился, как будто какой-то небесный метеоролог внезапно выключил над нами кран.
— Не знаю, как ты можешь читать эти штуки, — пробормотал Лесли.
— Пойдём, — сказал Боб. — Дождь может снова начаться, так что нам стоит поторопиться.
Мы вышли из своего убежища. Отовсюду капала вода: с верёвок, с перекладин, с деревьев. А под ногами хлюпал промокший торф.
— Смотрите под ноги, — говорил Боб. — Это недалеко. Сюда. Идите за мной.
Он говорил совсем как профессиональный гид. Мы шли между двумя рядами палаток. Огни гасли дин за другим. Ярмарка закрывалась на ночь.
— Не повезло им, — сказал Лесли.
— Теперь сюда, — сказал Боб. — Уже совсем недалеко.
Он быстро шёл впереди. Лесли с ребёнком не отставали. Я плёлся позади. Свежий после дождя воздух был похож на тот, что по ночам ветер приносит с моря. Вода тихо капала с шуршащих листьев живой изгороди.
— Рядом с кинотеатром есть паб? — спросил Лесли.
Я не услышал ответа Боба. В конце дороги показались огни: высокий фонарный столб и окна, похожие на квадратные глаза.
— Теперь близко, — проговорил Боб, проведя чёрным пальцем по своей шее цвета мастики. Его серые замшевые туфли стали чёрными под дождём.
Я возвращался по главной улице, на которой почти никого не было. На берегу канала тоже никого не будет. Палуба баржи сейчас скользкая. В первый раз за этот день я почувствовал себя свободным. Ярмарка была для меня настоящим кошмаром, личной драмой: я был против своей воли вовлечён во что-то, что не имело ко мне ни малейшего отношения, вовлечён настолько, что оказался полностью отрезан от себя самого, от собственных планов. И теперь вдруг, как только я остался один, я почувствовал, что надо мною больше не довлеет никакое принуждение, и мир снова ожил для меня. Он больше не был посторонним элементом или объектом наблюдения, он стал средой, в которую я мог погрузиться с головой, чьи составляющие были просто продолжением меня самого. Другими словами, я был частью этого мира, а он — частью меня.
