— Он нас не слышит, — сказал Лесли.
— Ему нет до нас дела.
Лесли вытряхнул табак из трубки на палубу.
— Пугало, — сказал он.
— Бедолага.
— Не хочет работать, — парировал Лесли.
— Да здесь и работы-то никакой не осталось, — ответил я ему в тон.
— Разве что пугать ворон.
— Или мокнуть под дождём.
— Ты не поверишь, — сказал Лесли, — как быстро они привыкают спать под открытым небом.
И мы оба оглянулись, но человек не пошевелился. Он согнулся в пояснице, как перочинный нож. Было такое чувство, что больше он уже не разогнётся.
— Возможно, он сидит так уже мёртвый. Лесли скептически хмыкнул.
— Ты никогда не видел мёртвого бродягу, — сказал он. — Они умирают совсем не так.
— Кто их хоронит?
— Они оказываются в общей могиле для бедняков, — радостно сообщил Лесли. — Но они не умирают на улице. Чтобы умереть, они находят себе крышу над головой.
Ярмарочная музыка теперь стала громче, и мы увидели золотистые латунные столбы каруселей, крутящихся вверх и вниз по спирали.
— Слишком далеко не поедем, — сказал Лесли, — пришвартуемся там. И он показал трубкой: — Видишь, прямо за теми деревьями.
— А вдруг он умирал? — Кто?
— Бродяга.
— Скорее был пьян. Сегодня можно пройтись по ярмарке, Джо… Что скажешь?
— Давай, — сказал я, — это должно быть интересно. Лесли снова оглянулся.
— Ничего себе, — воскликнул он. — Господи, да ты только взгляни на это!
Бродяга зашевелился. Со всё ещё согнутой спиной, в измятых тесных штанах, он двигался в противоположную от нас сторону, и при этом был больше похож на мельницу, чем на человека.
Через несколько минут мы пришвартовались. И тут Элла позвала нас выпить чаю. Ребёнка только что причесали. Его волосы были немного влажными и топорщились, как стебли, у него на макушке.
— Ты хоть раз подумал бы о сыне и взял бы его с собой на ярмарку, — сказала Элла.
— А ты пойдёшь? — у меня много работы. Так что мальчика должен взять ты.
Элла ни разу не взглянула на меня с тех пор, как я спустился в каюту, но я этого не замечал, пока она не заговорила, и всё потому, что до этого я был полностью погружён в мысли о бродяге, пытаясь понять, кого он мне напоминал.
Прямого сходства не было, скорее какая-то связь с кем-то. Что-то едва знакомое. Лишь гораздо позже я смог понять, что это было. Мне был знаком вид бесконтрольно двигающихся конечностей, знакомо чувство потери чего-то настолько важного, что его отсутствие поражает гораздо больше, чем наличие всего остального. Это всерьёз задевает, как будто ты столкнулся лицом к лицу с чем-то нечеловеческим. Таковы мертвецы и калеки, таким был и бродяга. Он шёл в обратном от нас направлении, а между его костлявыми ногами сиял треугольник полуденного света. Его спина согнулась, руки болтались, а голова была похожа на спрятанный под шляпой узел. Глаза его смотрели в никуда, как будто направление теперь не имело значения, как не имели значения канал, время и наша баржа, проплывшая мимо него, пока он сидел на берегу. Значение теперь имело только бессознательное передвижение, в которое он был вовлечён помимо собственной воли. Тогда он очень сильно напомнил мне плывший по воде труп. Ничего, кроме движения конечностей. Эти движения, конечно же, были не такими энергичными, но в сущности никакой разницы не было.
