Я спросил, где мы остановимся на ночь. С тех пор, как я стал по-особому относиться к Элле, ночь открывала для меня массу новых возможностей, особенно, если рядом окажется паб, куда обязательно пойдет Лесли. Мне было совершенно безразлично, где мы остановимся, лишь бы там имелось питейное заведение. А так все маленькие города вдоль канала были похожи один на другой, после десяти вечера почти нигде уже не горел свет, спать там ложились рано.
Лесли сказал, что не знает, где мы остановимся. Все зависит от того, как далеко мы уплывем до темноты. Он сказал, что мы никуда не торопимся. В субботу нам надо взять груз гранита в Лейфе, а сегодня только вторник.
Прибыл чайник с горячей водой. Джим поднялся на палубу вместе с матерью. Он снова ел яблоко и смотрел на нас.
— Этот парень ест слишком много фруктов. У него живот разболится, — грубо сказал Лесли.
— Оставь мальчика в покое, — сказала Элла, поднося к нам два ведра. — У меня живот болит от твоего нытья.
Ведра были наполовину наполнены холодной водой. Элла вылила по полчайника кипятка в каждое ведро, правда мне показалось, что со мной она была щедрее.
— Эй, не вылей ему весь кипяток! — крикнул Лесли.
— Помолчи лучше! Ведешь себя, как ребенок! — ответила Элла.
Мне нравилось как она наклонилась, наливая горячую воду и помешивая ее рукой. Я заметил у нее под мышкой влажное пятно. В том месте зеленая ткань обесцветилась, приобрела желтый оттенок и стала похожа на осенний лист.
Мы с Лесли разделись по пояс и начали намыливать грудь и руки, пока Элла готовила внизу обед.
Несмотря на возраст, у Лесли все еще была широкая грудь, но она плавно переходила в бесформенное брюшко. Я вдруг подумал, что он, должно быть, весил около двухсот фунтов.
Лесли фыркал, растирая свою шею и уши, похожие на маленькие красные лампочки по обе стороны головы, сияющие и поросшие седыми волосками. Он был весь в татуировках. Тело его украшали змеи и монограммы, символы, сердца и якоря зеленого, синего и красного цвета. Он сделал их, пока служил во флоте. По его словам каждая татуировка была сделана в память о какой-нибудь женщине, и он мог описать грудь, ноги и зад каждой из них, и как они кричали, в основном как дикие кошки, только от одного взгляда на его татуировки. Воображение у него разыгрывалось — будь здоров. Конечно, он не делал наколку в память о каждой шлюхе, с которой переспал. Этой чести удостаивались только особенные женщины. В любом случае, большинство из них этого не стоило.
